Кто я, а?..
Нет, правда: лежу себе, считаю
мух под потолком (ну хорошо, одну-единственную муху), солнышком
любуюсь, а кто я такой - понятия не имею?
Как, впрочем, и то, где я
нахожусь. Но это, пожалуй, может и подождать, тем более, что тут
хотя бы какая-то ясность имеется – в больничной палате, на
койке.
Хоть какая-то
определённость...
Руки сами по себе откинули
одеяло, ноги опустились на пол – дощатый, щелястый, крашеный такой
же тошнотворной бурой краской, как и тумбочка с табуреткой. Ноги,
между прочим, молодые, не слишком волосатые, довольно чистые… на
левой голени отсутствует круглый шрам, память о залеченном лет
двадцать назад воспалении надкостницы.
Стоп. Двадцать лет? Да этой
ноге, как и всему приложенному к ней телу никак не больше
пятнадцати лет! Об этом куда вернее, чем густота волосяного покрова
или рисунок мышц, говорит бурлящая в каждой клеточке подростковая,
юная энергия.
Кстати, с мышцами у меня так
себе – руки, конечно, не назовёшь палочками, но нормальными
бицепсами и не пахнет. И кисти какие-то неубедительные… А вот
волосы на голове подстрижены под машинку, причём совсем недавно – в
чём я немедленно и убедился, проведя пятернёй по
макушке.
Зеркало, мне
зеркало!
Нету зеркала. Даже раковины
нет, не говоря уж об обычной для нормальной больничной палаты двери
в туалетную комнату.
Скрипнула дверь. Я обернулся –
в дверном проёме стояла дородная женщина в больничном халате и
старомодной белой же косынке на голове.
- Уже проснулся, Лёшенька,
голубчик? – выговор у неё был с мягкими малороссийскими нотками. –
Вот и хорошо, вот и ладно. Только не вставай, тебе ещё
нельзя.
Я, словно во сне, улёгся
обратно на кровать и стал нашаривать одеяло.
- Пока Василий Игнатьич тебя не
посмотрит – чтоб ни-ни! –продолжала гостья, добавив в голос
начальственных интонаций. - Давай-ка я тебе одеялко подоткну...
Водички принести, попьёшь?
И принялась сноровисто
приводить в порядок моё лежбище. Я молчал, не в силах издать хотя
бы звук.
…Лёшенька? А ведь меня
действительно зовут Лёша, Алексей – память торопливо выдала этот
обрывок информации…
Под потолком гудела, описывая
круги вокруг лампочки, муха.
Василий Игнатьич меня добил.
Вернее не меня, а мою вконец запутавшуюся память, упорно
подкидывавшую совсем другие образы, разительно контрастирующие с
тем, что воспринимали органы чувств.