Такой теплый, уютный мир. Буйство огня в камине, робость свечи на столе, дразнящий запах корицы и яблок и пар, идущий от румяных боков пирога. Запах трав, разбуженных в котелке кипятка: чабрец, мята, акация, молодые листики земляники.
Красное вино, решив не выделяться, превращается в глинтвейн. Дым сигарет ищет щели в потолке, отливая молочной белизной. И кресло-качалка скрипит тоскливо, прощально, перекликаясь со скрипом ступенек, ведущих наверх. Туда, где по крыше будет стучать дождь. Всю ночь. Туда, где кончается одиночество.
А утро будет играть в молочника, пролившего крынку молока. Роса на траве будет размером с горох, и весь мир замрет на коленях у двери, ища свое отражение в каждой капле. Туман молоком будет стекать к зеркалу реки и там застывать, любуясь своим отражением.
И если открыть окно и посмотреть вверх, под резной козырек крыши, то увидишь тех, кому не спится в такую рань. Ласточки. И их хрупкая крепость, именуемая гнездом.
Дом.
Доктор, я боюсь. Доктор, а можно мне таблеток – от страха? Ну пожалуйста, доктор…
Блаженны неведающие. Идущие-по-земле-легко, не замечающие. Их страхи приходят к ним раз. И навсегда. Но ведь они ко всем приходят навсегда, так ведь, доктор?
Мои страхи вползают ко мне не спеша. Долго, медленно, по чуть-чуть. Воруя по миллиметру надежду на то, что все образуется и обернется вспять. Не обернется. Как только ты видишь первый знак, первую ласточку – все, процесс необратим.
Что чувствует женщина, смотрящая в зеркало на первую морщину? Смотришь – тончайшая паутинка. Видишь необратимость. Знаешь, что будет через год. И через 10. Пойти, что ли, к кукольнику и сделать себе маску? Чтоб не менялась. Чтоб одна – и на всю жизнь. Пусть мертвая, пусть. Зато одна…
Знаки, доктор. Или это просто близость зимы? От холода все уменьшается, сжимается, прячется в норы до весны. Я вижу пустоту, маленькие, ничем не заполненные щели там, где раньше было столько, что казалось – мир лопнет по швам, не вместив. Скажите мне, это ведь всего лишь зима, так?
Ха-ха-ха… Да нет, что вы, мне грустно. А смеюсь я над иронией мира. А можно мне выколоть глаза, доктор? Мне будет лучше так – без глаз. Не видеть. Или уж проще – вырежьте мне сердце, доктор. Поставьте там маленький электронный приборчик, наука ведь шагнула вперед на мили, они теперь все умеют. Это ведь не глаза, это оно, неспокойный орган.