Иногда Александр Николаевич казался суровым, порою даже несправедливым, но для школы сделал очень многое. В ней появились математические классы, музыкальные. Пришли талантливые педагоги. Был организован школьный театр, да много чего…
И вот, несколько лет спустя после окончания школы, до меня донеслась печальная весть: Склянкина больше нет. Более того, он не просто умер от болезни, а покончил с собой выстрелом из ружья. Говорили – из-за несчастной любви. А мне он запомнился таким основательным и невозмутимым, что трудно было увязать это с душевными бурями.
Ещё до того, как мне удалось оценить значение математики, её базовую роль в научной культуре, я почувствовал главное, что определяет отношение человека к тому или иному роду деятельности, – вкус этого дела. Мне помогли в этом многие авторы, возбуждавшие тяготение к ней, – в первую очередь, книги Перельмана, «Волшебный Двурог»104, «Математическая шкатулка»105 и пр. – но основным кулинаром был Герман Григорьевич.
Мне нравились в математике сам стиль мышления, вычленяющий главное, красота и неожиданность приёмов доказательства, проникновение мысли в тончайшие щели возможного, парадоксальность результатов, своеобразное сочетание теорий со здравым смыслом… Много чего нравилось.
Даже настенный фотобюллетень, который я выпускал время от времени совершенно единолично, выходил под названием F (x), что должно было читаться «Фотоикс».
С каким азартом я искал значения чисел «е» и «пи» с точностью до сотен знаков после запятой, а потом вырезал огромное количество цифр из бордовой бархатной бумаги, чтобы украсить этими значениями наш математический кабинет. Каждое из этих чисел шло бордюром по верхней части двух стен, и многие заучивали их, сидя на уроке, чтобы потом блеснуть знанием этих чисел: кому до какого знака хватало памяти.
Любил участвовать в математических олимпиадах, хотя и не блистал на них. Меня это не особенно заботило. Даже одна решённая задача, особенно нестандартная, на сообразительность, доставляла волнующую радость.
Однажды Герман Григорьевич предложил мне настоящую исследовательскую тему: «Инверсия относительно конических сечений». Вгрызаться в неё было азартным удовольствием, но до результата это меня так и не довело. Не намёк ли на то, что всё-таки математика – не моё дело? Если так, то этого намёка я тогда не понял.