Гришу она ласково отправила пока
отдыхать. Намаялся уж, продукты домой таскать и от реки и от лавки,
устал поди!
Мне только это надо было. Не любил
прежний Егор, как и Сергей, возиться по дому. А уж я тем более. В
поле работать это одно, а в избе пусть бабы трудятся.
Вышел на улицу, сгреб Катеньку,
несмотря на ее возмущенный шепот и не слабые тычки любимой, утащил
ее в тень в небольшой березовой рощи неподалеку от дома. Там, в
небольшом рядне, утащенном в тайне от мамы, они и провели время в
ожидании пирогов. Поцелуи так время оттягивают! Не понял, как до
маминых пирогов дотянули!
Те, правда, были не как в XXI веке –
суховатые, пресноватые, из черной муки, зато в большой печи да на
дровах. Другой вкус! Понимающие поймут.
Я утащил в роще с Катей десяток
пресных пирогов с рыбойи мы с +ней устроили пиршество под
родниковую воду и комариный писк. При чем не только я, но и Катя,
благородная оборигенша XIX века. Хотя по последнему мне уже не все
было понятно.
А потом мы всю ночь беседовали,
ходили по лугам и лесам, украдкой целовались. И, кажется, не было
никого их счастливей! Даже меня, попаданца иного века!
Поели и на сеновал. Даже Катя не
смутилась.
- Ты же скоро уйдешь, милый, чего же
стыдится, - просто сказала она, - а с тобой так мило!
Похоже, она была в эту ночь на
многое. Я был не готов. Мало ли что – смерть, возвращение в XXI век
(а вдруг!). Да мало ли чего! Меня не будет, а она здесь беременная
с ребенком от меня! Или, хотя бы не девственная.
В общем, единствен, что я позволил
себе, когда мы залезли в душистое сено – это крепко прижаться к
девушке, а также, при громком протесте, целовать ее.
Раннее утро встретило нас громкими
криками петухов и довольно сильной прохладой. И то, и другое было
нейтрализовано большим объемом сена. Я залез в самую глубь стога,
таща за собой Катю. Там, в глубине, в теплоте и в темноте, мы
подремали остаток утра, пока отец не принялся нас будить сильными
криками.
Алексей Иванович (я его нередко так
называл, поскольку родным сыном все-таки не был) орал так, словно
пытался докричаться до окраинМосквы. И чтобы он не будил до
односельчан, пришлось встать ни свет, ни заря.
Первым делом пошел домой –
завтракать, ибо что я, раб что ли? За столом оказалось, что и
свободным гражданином тоже не являлся – слишком уж постная была
еда. Наскреб немного от братьев и сестер, скрепя сердцем, отложил
Кате. А то нехорошо отпускать ее домой голодным.