С самого раннего детства, сколько
себя помнила, за Сашей ходила баббе-Бейла – бабушка по материнской
линии. Отцу это не нравилось, он был против – и все же мирился до
поры. Потом приставил к Саше гувернантку. А как баббе-Бейла умерла,
поручил ее той гувернантке уже всецело.
Мадемуазель Антонова, очевидно,
придерживалась схожих с батюшкой идей насчет женского образования,
ибо проявляла куда больше усердия в обучении ее музицировнию, чем
письму или счетам. Александре же фортепиано категорически не
давалось.
— Руки у тебя деревянные, а пальцы
короткие и толстые, как у мясника! Девочка не должна быть такой! –
злилась мадемуазель Антонова и больно ударяла деревянной указкой
ученицу по этим самым пальцам, лежащим на клавишах.
С тех пор Саша приобрела привычку
прятать пальцы в кулачки или за спину. А когда пришла пора, не
позволяла себе носить ни колец, ни браслетов, чтобы не привлекать
внимания к своим некрасивым рукам. Заодно и серег не носила, и
ожерелий, потому что уши у Саши были чересчур велики, как и нос;
подбородок большой и грубый, а шея толстовата. Так говорила
мадемуазель Антонова, и Саша, разглядывая себя в зеркале, не
находила причин ей не верить. Такого большого носа, как у Саши, не
было ни у одной ее подруги… Зачем, спрашивается, пытаться украсить
столь отталкивающее лицо серьгами? Смешно и глупо. Лучше просто не
привлекать внимание.
Мадемуазель же Антонова, убедившись,
что на фортепиано маленькая Саша сможет сыграть разве что «Собачий
вальс», да и то спотыкаясь и путаясь в нотах, сочла ее необучаемой,
рассеянной, неспособной запомнить элементарных понятий. В остальных
науках гувернантка уже не усердствовала с нею вовсе.
Это потом, став куда старше, Саша
начала догадываться, что гувернантка ее сама мало преуспела в
чем-либо, кроме игре на фортепиано: об арифметике имела понятия
крайне слабые, по-русски писала с позорными ошибками, а обучение
французскому сводилось к тому, что Сашу заставляли зазубривать
наизусть страницы текста.
Но и это практически не пошатнуло
веру Саши в то, что мадемуазель была мудрой женщиной, которую она,
Саша, просто бесконечно утомила своей врожденной глупостью.
— Умом ты пошла в матушку, Саша, -
говорил батюшка в редкие минуты отцовской нежности.
Говорил, вздыхал, быть может, ласково
гладил ее по курчавым волосам, а потом возвращался к своим делам и
забывал про Сашу напрочь.