«Дневникъ Розы Бернштейнъ. Апрѣль –
сентябрь 1866 годъ», - было выведено чернилами на обложке.
— Это дневники мамы, она вела их всю
жизнь.
— Разве вашу матушку звали Роза
Бернштейн? – усомнился Кошкин.
— Да… то есть, чтобы выйти за отца,
матушка приняла православие и сменила имя: по закону она звалась,
разумеется, Аллой Яковлевной Соболевой. Однако дома ее по-прежнему
звали Розой. А сама она представлялась чаще девичьей фамилией –
говорила, что по старой памяти…
Объяснение показалось Кошкину
странным, да и сама Алла-Роза удивляла все больше. Но опомниться ее
дочка времени не дала: Александра Васильевна говорила теперь быстро
и неожиданно напористо:
— Здесь не все дневники, а только те,
что я успела перевести: мама… не получила должного образования, она
неважно знала русский и писала на странной для вас смеси русского и
идиша с некоторыми употреблениями иврита. Матушка была с детства
крещеной лютеранкой, как и мой дед, Яков Бернштейн. Однако
воспитание и образование ее было домашним, и учила ее, по большей
части, моя бабушка – а она иудейка, – Александра Васильевна снова
ниже наклонила голову, будто в самом деле боялась осуждения. –
Словом, я сочла за лучшее поверх текста добавить перевод. Старалась
писать как можно разборчивей, но, если вы не сможете прочесть
что-то, выписывайте на отдельный лист, при следующей встрече я все
поясню.
— При следующей встрече?..
Кошкин с замешательством глядел на
стопку тетрадей, только теперь осознав, что эта женщина пытается
заставить его прочесть их все…
— Да, мне нужно будет передать вам
остальные дневники – их примерно столько же. Если, разумеется, вы
не против взяться за это дело… - Александра Васильевна сникла,
тонко угадав его настрой. Голос ее вновь стал робким да несмелым: -
Лидия Гавриловна предупредила, что вы можете отказаться, и,
разумеется, настаивать я не посмею. Но, молю вас, Степан Егорович,
прежде чем отказываться, прочтите записи мамы! Я прочла их все – и
пришла в ужас… В дневниках имеются некоторые компрометирующие мою
семью сведения, и первым моим порывом было их сжечь! Возможно, я
еще и пожалею, что не сделала этого… И все же я прошу вас прочесть
дневники мамы, потому как в них в больших подробностях описана
жизнь человека, который имеет гораздо больше причин желать маме
смерти, чем ее садовник. А главное, зовут этого человека Гутман.
Шмуэль Гутман. Мама… была знакома с ним в молодости. А в последнем
дневнике – право, я еще не перевела его, но твердо запомнила ее
слова. Буквально за неделю до гибели – и это была последняя ее
запись – мама пишет, что увидела призрак из прошлого, свой самый
страшный кошмар. Она боялась этого человека, Шмуэля Гутмана. И в
дневниках подробно описано почему.