Ближе к новому 1928 году я всерьез начал подумывать прихватить
чуток испанского, но... Перемены в советских тюрьмах, как правило,
внезапны и пессимистичны. Хотя надо признать, в годовщину моего
провала в прошлое вечер начинался вполне весело и беззаботно. Для
начала случилась неожиданно бурная перепалка на «языке любви» между
паном Феликсом, обычно чрезвычайно учтивым и опрятным польским
ксендзом, умудрявшимся поддерживать в достойном состоянии свою
обносившуюся сутану, и отцом Михаилом, примерно столь же скромным и
аккуратным православным священником. Кто бы мог подумать, что они
разругаются чуть не до пошлой драки? И все из-за предков, как
оказалось, бившихся смертным боем во времена польского восстания!
Весело разнимали, а потом увещевали всей камерой.
Затем мы провожали на волю Штерна, австрийского подданного. Еще
в 1923 году он и двое товарищей заключили с одним из петербургских
заводов годовой договор в качестве специалистов по лакировке кожи.
Хоть условия в СССР им не понравились сразу, все ж обязательства
они исполнили честно и сполна. Но продлить договорные отношения
отказались, и... всех троих посадили на Шпалерку, сказав, что
выпустят, когда они подпишут новый контракт. Сдаваться строптивые
иностранно-подданные не хотели, извернулись и поставили в курс
австрийского консула. Он вступился, но только за двоих, а третьего,
еврея по национальности, оставил выпутываться самого. Так Штерн
оказался забытым в камере на целых три года! И вот теперь
сокамерники, из тех куркулей, кто получали из дома передачи,
собирали «иностранцу» хоть какую-то одежду взамен его старой, давно
истлевшей.
А потом неожиданно, по сути уже в нерабочее время, надзиратель
вызвал моего учителя:
- Эй, гражданин Кривач, поторопись на выход!
- Не дай Бог, если меня к «Кукушке» сегодня, - побледнел
профессор, поднимаясь с лавки.
Таким нелестным именем обитатели камер звали тюремную
канцеляристку, по слухам - кривоногую, щербатую барышню, в
обязанности которой вменялось объявлять тюремные приговоры.
Вернулся профессор быстро, не прошло и четверти часа. На мои
расспросы просто протянул маленькую бумажку-квиток. В слабом, чуть
колеблющемся свете электролампочки я сумел прочитать:
«Петроградская коллегия Г. П. У. признала гражданина
С. П. Кривач-Неманец виновным по ст. 58 п. 4, и ст. 58 п. 6
уголовного кодекса Р. С. Ф. С. Р. и постановила
приговорить С. П. Кривач-Неманец к высшей мере наказания -
расстрелу, с заменой 3-мя годами заключения в Соловецком лагере
особого назначения».