Услышать его маленькую речь я успел, а вот осознал ее лишь много
позже. Не удивительно: за узкой дверью начинался филиал ада. Окна
со стороны узкого прохода оказались наглухо забиты, и в вонючей
полутьме, на сбитых из горбыля глубоких, метра на два нарах, от
пола до потолка кипел натуральный Мальмстрём из тел. Обвешанные
тряпьем, котомками и баулами люди с яростной руганью и криками
атаковали давно занятые верхние ярусы, более удачливые, успевшие
захватить место, полусидя отбивались ногами, мелькали тела, падали
вещи, звенели чайники и какие-то кастрюли.
Пользуясь ростом, молодостью и отсутствием багажа, я прикрыл
лицо локтем и тараном врезался в людское месиво. Десяток шагов
вперед, и вот он, миг удачи: пара небольших шараг пытается при
помощи костяшек кулаков обосновать право на соблазнительный кусочек
пространства. Вмешиваться в их противостояние - сущее безумие,
зато... Выбрав чуть в стороне узкий просвет между телами, я с
разбега нырнул в него с криком, который едва ли кто-то услышал:
- А ну, подвинься, промеж вас на троих места хватит!
Недавний собеседник явно видал и не такое: он понял идею без
подсказки и повторил мой прием, стараясь вслед за мной оттеснить,
сдвинуть несколько человек вбок, как раз на спорный в данный
момент, а потому свободный участок досок.
Маневр удался. Дородный господин, не иначе бывший поп, не
выдержал напора и с злым утробным рыком перекатился на своего
соседа, тот в свою очередь подался, и вот мы на месте - и как
удачно, прямо напротив окна. Михаил Федорович ворчит: - «Как бы не
поморозиться, нужно непременно добыть тряпку», - ведь стекла нет и
в помине, но мне уже не до того: прильнув лицом к мощным, зато не
слишком частым прутьям решетки, я уставился на жалкое подобие
перрона.
Оказалось, мы прошли в числе первых, то есть погрузка и не
думала прекращаться. Создавалось впечатление, что в полдюжины
жалких деревянных коробчонок конвоиры решили запихать половину
города! Граждане заключенные шли мимо моего окошечка в
священнических рясах, скромных пальто, шикарных шубах, армяках и
парадной военной форме, бритые, заросшие по самые брови щетиной, в
очках и без оных, старики, молодые. Скоро я перестал отличать их
одного от другого, в память отпечатывались только из ряда вон
выходящие случаи. Например, один юноша шествовал сквозь мороз,
завернутый в одно лишь рваное одеяло, его по-страусинному худые
голые ноги гордо торчали из огромных валенок с обрезанными
голенищами. Каков у подобных неудачников шанс вырваться из
концлагеря? Хотя, о чем это я? Достаточно прикинуть их шанс туда
добраться сквозь неделю вагонной стужи!