Она опустила ресницы. Наклонилась, царапнула его губы своими,
снова пересохшими, обветренными.
Тоньо потянулся навстречу, снова выдохнул:
— Морган... фата Моргана…
А она положила руку ему на грудь, придерживая. Прохладную,
сильную руку с твердыми мозолями... оторвалась от его рта, встала
на постели, на колени. Над ним. Наклонила голову — волосы плеснули
по его груди. Улыбнулась неуверенно, смущенно, и одновременно —
почти торжествующе.
Вот так лежать и ждать было почти больно, бедра снова сводило
судорогой, и казалось, сердце сейчас выскочит прямо из горла, где
гремит, как сумасшедшие андалузские кастаньеты. Тело рвалось ей
навстречу, хотелось умолять: ну же, скорее, я твой, твой, фата
Моргана!.. Но она не торопилась. Закусив губу, дышала, как и он,
неровно, гладила его кончиками пальцев — вот тронула татуировку
чуть выше локтя, обвела птичий контур, скользнула ладонью по груди,
погладила живот. Вскинула на него глаза, показалось: тоже хочет о
чем-то попросить... или нет?
— Ну, что ты хочешь, фата Моргана? — не выдержал Тоньо.
Наверное, если бы она сейчас сказала: "Отрекись от Испании, дай
присягу мне", — Тоньо бы согласился. Поклялся бы служить ей, и… и
служил бы. Честно и верно. Пока их обоих не вздернут на одной
рее.
Она не сказала. К счастью. Или к несчастью. Вместо этого
выдохнула, ломко и тихо:
— Скажи, будешь любить меня?..
— Да. Буду. Морган, да!
Тоньо потянулся к ней связанными руками, коснулся груди —
нежной, как сливки. А она, грозный пират Морган, улыбнулась. Почти
засияла. Широко раскрыла глаза, подалась чуть назад, направила его
рукой и медленно-медленно опустилась.
Вскрикнула шепотом.
Тоньо застонал вместе с ее вскриком — от тесноты, жара... и ни с
чем не сравнимого ощущения тонкой преграды, подающейся ему,
рвущейся...
Он замер, зажмурившись и вытянувшись струной, чтобы не
дернуться вперед и вверх, насаживая ее на себя всю, до донышка, и
услышал тихий всхлип, шипение сквозь зубы. Она задвигалась, пока
медленно. Почти осторожно. Ее пальцы смяли рубашку, вцепились в
ткань.
Поймав ее руку, Тоньо переплел пальцы и потянул к губам, и
целовал, пальчик за пальчиком, пока она двигалась на нем, едва
подаваясь навстречу.
Это было — волшебство, опасность, тайна, и так правильно и
хорошо, даже эта чертова веревка на его руках была правильной,
потому что он — ее, фаты Морганы, покорный пленник и в то же время
заботливый господин. И веревка — всего лишь напоминание о том, что
она — не добыча, а подарок, что она выбрала его сама.