Джентльмены аж замерли на вдохе. Маслено заблестели глаза, там,
сям начали расплываться улыбки: капитан всерьез? Не шутит?
— А если донна не желает любить благородных джентльменов, —
Морган ухмыльнулся хватающему ртом воздух бывшему капитану
«Санта-Маргариты», — можем прямо сейчас донну проводить по доске.
До берега близко, не больше тридцати миль. Ну, что скажете, донна
Хосефа?
Испанец с отчаянием посмотрел на капитана Моргана, потом — на
сияющие рожи матросов, потом — на волны за бортом. И покорно
опустил голову.
Сэр Генри Морган чуть не плюнул от разочарования. Медуза!
Страшно медузе пристойно умереть, значит — будет жить. На радость
джентльменам.
— Бородатая донна-то, — проворчал невыносимо довольным голосом
Нед, наматывая испанскую шевелюру на кулак.
Морган усмехнулся, больше не глядя на медузу. Теперь пусть
команда развлекается.
— Так побрейте. Турки говорят, что девица должна быть во всех
местах гладкой, как шелк, и они, канальи, правы! И смотрите, мы
обещали доставить донну в Испанию живой и здоровой! — Соскочил с
бочки и пошел прочь, бросив Неду: — Маринерос пока в
трюм.
Восторженные вопли команды и визг медузы, осознавшей, на что
согласилась, остались за спиной. Невозможность что-то сделать
по-своему — тоже. Только поздно, дело сделано.
Чудовище.
Запершись в своей каюте, Марина содрала сапоги и швырнула их в
угол вместе с пиратом Морганом. На сей раз он не сопротивлялся —
Генри Морган сделал свое дело, Генри Морган может отдохнуть.
Чудовище, которое всегда право и всегда делает то, что нужно, без
оглядки на всякую чепуху вроде сострадания, милосердия, чести и
совести. Марина ненавидела кровожадного ублюдка в своей голове, а
вместе с ним — чертову судьбу, постоянно заставляющую ее выбирать,
и постоянно — совсем не то, что хочется.
Она давным-давно поняла, что выбирать приходится всегда: или ты,
или тебя. И что она никогда не сможет быть настоящей женщиной,
потому что женщина подчиняется всегда и всем, женщина слаба и не
имеет права ни на что, кроме покорности и молитвы. Отец был прав —
она не создана покоряться ни судьбе, ни мужчине. Но она не создана
и быть бешеным чудовищем! Она — леди, ей всего девятнадцать лет…
Или уже девятнадцать? Дома, в Уэльсе, она бы считалась старой
девой. Если бы вообще осталась жива.