Марина вытянулась на смятой постели, еще пахнущей немного
сандалом, чуть-чуть потом, и очень отчетливо — мужчиной. Обняла
подушку, все еще примятую. Вдохнула терпкий чужой запах. И —
закрыла глаза, вспоминая. Горячие объятия, жадные губы. Обещание в
огненных очах. Низкий, бархатный голос: «Да, я буду любить
тебя».
Ее счастливая случайность, ее феникс, соврал? Нет. Тоньо в эту
ночь по-настоящему любил ее и готов был отдать душу. В этом Марина
не могла ошибиться. Или обманула Кассандра? Но ведьма никого и
никогда не обманывала, все ее предсказания сбывались. Всегда. Так
почему? Что я сделала не так и почему чудовище вернулось?
Она потрясла головой и снова уткнулась в подушку.
Завтра, она подумает об этом завтра. А пока… Пока можно немного
помечтать о несбыточном. Например, как все могло бы повернуться,
если бы…
Наутро после явления сэра Валентина в замок Торвайн Марина
меньше всего думала о кухонных пересудах. Впрочем, она вообще была
не особенно способна думать. Ее нежные тринадцать лет и вчерашние
волнения сделали свое черное дело, и юную леди одолела
лихорадка.
Такая досада с ней приключилась всего второй раз в жизни и
впервые за шесть лет, прошедших с того дня, как брата забрало море.
Именно брат ей и снился — протягивал руки из бурлящих волн и звал к
себе, а Марина никак не могла решиться и нырнуть к нему, хоть и
знала, что должна. Почему и зачем, во сне не думалось.
— Проснитесь, леди! — наконец, разбудил ее растерянный и
взволнованный голосок камеристки, четырнадцатилетней Элюнед.
С трудом разлепив глаза, Марина села на постели и схватилась за
спинку кровати. Голова кружилась и болела, будто Марину только что
сбросила норовистая лошадь, да прямо головой на твердую землю.
— Будете завтракать? — сочувственно спросила Элюнед, подсовывая
Марине под спину подушку. — Ее светлость велели сказать, что ждут
вас у себя сразу как будете готовы.
Под носом у Марины оказалась кружка парного козьего молока и
толстый ломоть хлеба с медом: видимо, матушка решила побаловать ее
напоследок. Хорошо, что сама не пришла будить дочь, не надо ей
видеть, как Марине дурно.
— Буду, — почти ровно ответила она, раскрыла глаза и улыбнулась
Элюнед: девчонка еле сдерживала слезы, то ли жалея хозяйку, то ли
себя, ведь ей теперь не стать камеристкой самой герцогини. — Что
слышно в замке?