Нижний город - страница 3

***

Они вышли в тёмный переулок, сжатый стенами домов, сложенных из круглых валунов, и Люба дала Стрельцову знак остановиться.– Погоди.Она прислушалась. Где-то невдалеке играла странная музыка, будто кто-то чихал в чётком ритме. Где-то совсем рядом непрерывно смеялись, и вдруг ночь прорезал жуткий волчий вой. Он нёсся откуда-то издали, воскрешая в памяти готические романы об оборотнях и обжигая душу ледяным ужасом. Вой стих. Люба кивнула:– Пронесло. Ярмарка не сегодня. Пошли.В прорези неба, сдавленной крышами домов, катилась луна, освещая всё жёлтым. Антон, заинтригованный словами про ярмарку, окидывал цепким взглядом непривычную кладку зданий с круглыми кирпичами, мостовую, выложенную резными булыжниками, старинные фонари в кованых решётках на стенах – всё говорило о том, что они больше не в Таргуле, а в каком-то очень необычном месте.– Я думал, это кодовое слово – «Нижний город». Жаргонное название для притона или блатхаты какой.Люба хмыкнула.– Значит, дверная ручка из лунного света тебя не смутила? Они двинулись вдоль улицы. Окна домов с тяжёлыми металлическими ставнями были приоткрыты, и оттуда доносились хриплые слова колыбельной:

– Спи-спи, баю-бай,Из лесу придёт бабай,Сунет он тебя в мешок,Чтобы вечно спать ты мог…

– Постой, – Антон сжал её плечо, но Люба дёрнулась. – Кто ты такая? Что это за место такое?– Нижний город, – она посмотрела на него строго и недовольно добавила: – Я – Проводник. Если меня просят провести в Город, я не имею права отказать. Ты просил, и я тебя провела.– Значит, я мог бы просто попросить? – Антон ухмыльнулся. – Без всяких денег?– Моё право брать плату за работу! – отбрила Люба. – Столько, сколько посчитаю нужным. Это риск, между прочим, если ты ещё не понял.– Что ж ты так психанула, когда я спросил про Нижний город? – он сощурился.Люба вздохнула.– А надоели потому что. Публикация в газете была всего раз, а клоунов у нас на век вперёд припасено. Каждый так постебаться хочет, аж из штанов выпрыгивает. Мечтает показать, какой он офигенный стендапер. Уписаться можно!– И как ты отличаешь стендаперов от тех, кого проведёшь?– А так. В Город не ходят, чтобы поржать. Это не парк развлечений.– Ну, и зачем шли те шестеро, которых ты провела?Она вздохнула:– Сюда идут по неотложному делу. Или от безысходности. Кто тебе этот Ерёшкин?– Пропавший.Люба хмыкнула:– Ну-ну, ври. Ни один следак не попрётся в такую глухомань. Только частники. А твоя форма вся, как чешуя – от блях блестит.Стрельцов нервно провёл ладонью по карману. Люба знала, что значит этот жест: искал сигареты. Видимо, недавно курить бросил. Он просверлил её профессиональным взглядом, будто на допросе.– Все шестеро из «твоих» вернулись обратно?– Нет, не все, – Люба отвела глаза. – Илона, например, осталась там. Сказала, ей нет смысла возвращаться. У неё рак в последней стадии. Сказала, не выдержит ещё одну радиотерапию.Стрельцов покачал головой, прищурился:– Ты ведь понимаешь, что всё это незаконно, да? Что так можно укрывать преступников от правосудия?Люба фыркнула и сложила руки на груди:– А я не полицейский, чтобы по глазам знать, кто преступник, а кто – нет! Хватит на меня свою работу перевешивать!Они какое-то время стояли в переулке молча. За домами всплескивали ядовитые огни рекламы. Мимо проплыла процессия в красном с заунывными песнопениями, тяжело запахло кровью. Где-то недалеко раздался истерический плач, переходящий в смех, а потом обратно.– Ладно, – примирительно сказал Стрельцов. – Ерёшкин – брат мой. Двоюродный. От него жена ушла. Он и подался во все тяжкие. Родители попросили башку ему на место поставить. Я приехал, а он мне про Нижний город несёт. Что, мол, приснился ему. Зовёт. Я на ночь с ним остался. А утром нет его.– А камеры? Свидетели? – Люба слушала, склонив голову.– Пусто, – следователь поморщился. – Как испарился. Так что… где искать будем?Люба пожала плечами:– Для начала в пабе у Берта.– Веди.За разговором они вышли из переулка на широкую улицу. Люба на мгновение вдохнула воздух Города – сладко-солёный, остро отдающий опасностью и запретным удовольствием. Она помнила, что здесь никогда не было солнца, только ночь. И луна над городом катилась жёлтым спелым яблоком, то прячась в чёрно-синие тучи, то выныривая, чтобы осветить какой-нибудь переулок. Но её света не хватало, поэтому весь Нижний был просто усеян огоньками фонарей, вывесок и разноцветной неоновой рекламы.С высоты холма, на котором они оказались, Город раскрывался, как на ладони. Он уходил за горизонт и границы его терялись в зеленоватом тумане. Сам Город был перекручен, будто картина художника-сюрреалиста: улицы заворачивались серпантинами вокруг холмов, дома нависали над тротуаром под немыслимыми углами, площадь изгибалась бракованной неровной тарелкой. Вдалеке, в самой гуще тумана, торчали шпили готических башен с антеннами, неразборчивыми знамёнами и полосатыми ветряными носками.Люба зашагала вдоль улицы неторопливо, потому что Стрельцов жадно глазел по сторонам. Так вёл себя каждый путник, и она уже привыкла к этому. Тем более, что здесь было на что посмотреть. По проезжей части гремели трамваи – старые, дореволюционные, сияющие латунью; на подножках висели пассажиры, из окон гремела скрипучая музыка и демонический хохот.Между тротуаром и проезжей частью кое-где росли причудливые деревья. Вместо листьев на ветвях висело нечто вроде густого тумана. У одних деревьев такая крона вилась синим дымком, у других розовым. Но как только Антон протянул руку, чтобы коснуться её, Люба больно ударила его руке:– Дурак! Это Дерево фей! Хочешь застрять у них на пару столетий?Но интереснее всего были вывески на фасадах – кованые, резные, ажурные, тканые – они кричали, манили, звали, обещали. Лавка «Туфли-вафли» и впрямь пахла вафлями, мимо «Снадобья и зелья» нельзя было не пройти, не чихнув. Готичный бутик «Всё для демонов» заставлял чуть ускорить шаг, витрина «Лучшие клинки» выглядела, как Железный трон из «Песни льда и пламени», а «Магазин времени» был весь увешан механизмами и шестерёнками, которые беспрестанно двигались.Люба остановилась у трамвая, который наполовину утопал в стене дома. Казалось, будто когда-то он протаранил фасад и прошёл насквозь, не повредив ни кирпич, ни штукатурку. На его табло, ярко расцвеченном неоновыми трубками, мигала надпись «Паб у Альберта». Из-за тяжёлой двери слышался визг и всплески аритмичной музыки.