И неизвестное количество нежности.
Как много людей вокруг!
Эта планета переселена людьми!
Что они тут делают?
Им постоянно что-то надо-надо-надо-надо!
Бог мой – эта спасительная прядь волос.
Как она кстати сорвалась и рассыпалась по щеке.
Теперь можно, теперь они пусть хоть перевернут землю.
Ловлю взгляд, запираю его в своих глазах.
И в одно легкое касание – убираю волосы…
Нет! Остановим время.
Тыльная сторона ладони едва коснулась губ,
Словно нечаянно, и тут же, извинившись, коснулась снова.
И только теперь поймать рассыпанную прядь.
Поймать и приласкать, как своенравную кошку.
Это уже не ладонь – это продолжение лица,
Нет границам, нет видимому!
Небрежно водрузить (именно водрузить как что-то монументальное) волосы за ухо.
И прошептать, не отпуская взгляда.
Можно! Теперь, небрежно кивнув, уйти.
Даже не взглянув на прощанье.
Как много людей вокруг?
Хорошо и холодно. Опус номер раз
Помнишь?
Когда нам хорошо, то с нами ничего не происходит.
Происходит лишь «хорошо», а прочее мёрзнет неподалёку.
Хорошо и холодно – это для отдыха, это для сохранения того, что потратить боязно.
Для оставшегося – настоящее.
Рваное сердце, душа лоскутная.
И невозможность сна, да – невозможность сна,
Как гарантия, что завтра всё-таки наступит.
Помнишь?
Нам хорошо, с нами это происходит.
Мы липнем телами друг к другу, только бы не остынуть.
Спокойный и ровный взгляд – хорошо.
Никаких неожиданностей – холодно.
И на пустом месте – падение.
Водоворот бесполезных слов.
Запомнишь?
Когда нам хорошо?
Мне – как и тебе.
Мне хорошо и холодно.
Только без брызг. Опус номер два
«Единственный приступ, который у меня был —
это приступ гениальности»
(из фильма «Лавка чудес»).
Когда помещаешь такой эпиграф, то писать нужно либо «ах, как хорошо», либо «ух, как обычно». Третьего не дано: ведь у третьего с понедельника на вторник свидание с заводной кометой. Но об этом – молчок, это личное. Личное – отЛичное, приЛичное, пубЛичное. В африканских образцах мыслей встречаются вкрапления известной породы. Я догадывался, что этим закончится: ведь буквы танцевали в словах с самого утра. А потом я придумал семь гадостей и одну пристойность, отправил прощальное письмо и заперся, открыв все двери. У моего сердца не было выбора, оно устало стучать только в одну сторону. Когда на небе постоянно не досчитываешься созвездий, приходится принимать меры. Сначала внутримышечно, потом внутрицветно и лишь к вечеру – непременно! Кто-то не должен этим заниматься, а вот тебя об этом точно спрашивают.