Чуть погодя он рассказал пятерым солрам, что
их ждет, рассказал о тяготах пути, а также о диких вампирах,
живущих за снежными горами.
Отдав указания, граф поспешно вернулся в
шатер. Мариэльд все так же лежала в постели, укрытая нагромождением
шерстяных одеял, и одно ее маленькое лицо, обрамленное спутанными
седыми волосами, было обращено к вошедшему. Она снова промолчала,
как молчала все последние дни, понимая, что хочет сделать Филипп,
но не в силах это изменить. Он убил всех ее слуг, а те, кто сбежал,
будут уверены, что на них напал барон Бофровский. Подле нее никого
не осталось... У нее не было возможности подкупить солров, ибо они
были верны графу всем сердцем. Филипп знал, что теперь она может
рассчитывать только на счастливый случай, а также на помощь
Гаара.
* *
*
Над
равнинами взошла круглая большая луна. Тихо блеяли в загонах овцы.
Над ними бесшумно пролетела горная сова с серо-белым оперением; она
будет летать так до самого восхода солнца. Иногда ночь разрезал
резкий крик проснувшегося младенца, его успокаивали, и он тут же
снова засыпал.
Лишь в одном шатре не могли уснуть — там
лежал упавший давеча с обрыва пастух. Порой отголоски его
лихорадочных стонов долетали до чуткого слуха графа, и тот
непрерывно гладил свою сухую глотку. Наконец, понимая, что впереди
еще месяцы голода, он поднялся. Оставив спящую Мариэльд под
присмотром караула, он направился туда, откуда доносились
рыдания.
На
краю поселения стоял обращенный к востоку и двум острым горам
шатер. Отодвинув тяжелые покрывала и войдя внутрь, Филипп увидел
лежащего на циновках пастуха. Пастух корчился, стонал, плевался
кровью, пока ему со лба вытирала пот сидящая рядом жена.
Измученный, он молил в бреду о смерти. И смерть явилась... Филипп
замер, почуяв, что все здесь наполнено сладким запахом крови,
колышущимся туда-сюда от движения в нем людей. Он глубоко вдохнул
его, вкушая. В него вперились перепуганным взором обитатели шатра:
несколько сыновей пастуха, а также немощные старики. Одна только
жена взглянула на гостя лишь мельком — сил у нее ни встречать его,
ни рыдать, ни даже жаловаться уже не было. Ее дети вынуждены были
перенять пастушьи дела отца, а лишение семьи рабочих рук ставило
под угрозу все ее благополучие.
—
Как давно он страдает? — спросил гость, подойдя ближе.