— А еще твоя тетка тоже с ним разговаривала, но до сих пор жива,
— сказал Мамонов.
— Надо в милицию позвонить, — подал свой рассудительный голос
толстячок. — Мертвец он там или нет, но зачем он вокруг лагеря
шляется?
В дверь тихонько поскреблись.
— Мальчики, а можно к вам? — на пороге стояла Ниночка, обнимая
подушку. — Мне там страшно одной в палате, а вы тут истории
рассказываете...
— После наших историй тебе еще страшнее будет, одной-то, — сказа
Марчуков и злодейски захохотал.
— Ну зачем ты так? — обиженно насупилась девочка. — У меня
конфеты есть. Вот.
Он потрясла шуршащим кульком. — И я страшные истории страсть как
люблю! Хоть и заснуть потом не могу.
Болтали полночи. Спорили, рассказывали страшные истории.
Смеялись.
Утром нас никто будить не торопился, так что завтрак мы
проспали. Я виновато посмотрел в сторону стадиона, где спортивный
отряд выполнял какие-то свои упражнения. Подумал, что надо будет
сегодня обязательно пойти побегать.
— Явились, понеры, — буркнула «тетя Люба», вытирая стол тряпкой.
— Тут не ресторан, чтобы я по десять раз вам накрывала!
— Так что нам теперь голодными ходить? — расстроенно протянул
Марчуков. — Горна нет, часов у нас тоже нету...
— А вот и походили бы голодные, в следующий раз думали бы,
прежде чем опаздывать, — «тетя Люба», переваливаясь по-утиному
направилась в сторону кухни. — Остыла уже каша-то! Все равно
будете?
— Да! — хором сказали мы.
Как на самом деле звали «тетю Любу», я так и не запомнил. Так
что просто каждый раз мысленно подставлял к слову «тетя» любое
женское имя. Не уверен, что я вообще отличал кухонных работниц друг
от друга. Они все были дородные, непонятного возраста, когда
бабушкой называть еще рано, а девушкой — уже поздно.
«Тетя Люба» шмякнула на белые тарелки с голубой каймой по куску
застывшей манной каши, выловила из чана несколько кубиков
сливочного масла и отпластала огромным ножом несколько кусков хлеба
от буханки.
— Какао сами нальете, вон там в чайнике вроде осталось, —
сказала она, поставив тарелки со всеми этими яствами на
раздачу.
— Эх, вареньем бы полить, — мечтательно проговорил Марчуков,
ковыряясь большой алюминиевой ложкой в своем куске каши. — И
получился бы пудинг, как в Англии.
— Алиса, это пудинг, пудинг, это Алиса, — пробормотал я, убеждая
себя, что такой завтрак все-таки лучше, чем никакой завтрак.