-
Петр Андреевич, - осмелев, окрикнул Волконского Сергей, - там еще
его щенок участвовал, да лях прикормленный. Вместе в том лесу
несчастном были, да меня живота лишить хотели, коли не смотрел за
ними бы!
-
Молчать, охолотень. На суде кумекать будешь, - сказал воевода и
вышел из сеней.
Владимир Жигимонтович стоял не шелохнувшись –
за все время, пока выдвигалось обвинение, на лице опального сотника
не дрогнул не единый мускул. В тот момент, когда Фимка подошел к
нему, он неожиданно сказал:
-
Поклеп это, Сергий. Не делается так у шляхтичей. Сам пойду, -
бросил он уже подошедшему детине.
-
Вы, благородный, куды направились? – обратился Фимка к
собиравшемуся выйти из резиденции Сергею и твердым голосом
произнес, - каждый, кто крикнет «слово и дело», тот в холодной
сидеть будет до того, как суд не свершиться, да поклеп отвергнут не
будет. Тебя не сказано в подклеть вести, так что стрельцов жди –
придут, да отведут под замок, пока судом не решим.
***
-
Митька, проснись, - кто-то очень сильно теребил меня за рукав, -
Митька, ну же, там Екатерина Васильевна тебя зовет…
Эх, даже на Руси не дают выспаться человеку.
Ведь весь день в пути вчера, должна же матушка совесть
иметь!
-
…Митька, там кремлевские стрельцы пришли, - не унимался голос, -
крамолу везде ищут…
Вот ведь, традиции. Я, конечно, знал, что
утренний обыск у нас практика давняя, но не предполагал, что
настолько. Стоп. А что вообще за крамолу можно искать у
нас?
Внезапная мысль заставила меня буквально
вскочить с лавки.
-
А теперь еще раз, - сказал я Петьке, который все это время и был
моим импровизированным мучителем, - что стрельцы делают на
подворье?
-
Так говорю же, как петухи прокричали, так служивые люди из кремля
пришли, да давай гутарить. Мол батюшка ваш царю изменил да с ляхами
сговорился, чтобы Можайск пожечь.
-
Небылицы какие… Петька, иди матери скажи, что сейчас буду, -
прервал его я, и подождав, пока парень выйдет из горницы, присел и
задумался.
Надо что-то придумать. Отец явно попал под
замок, но вряд ли за измену – даже самые ярые его ненавистники
признавали, что обрусел бывший шляхтич, и за свой новый город не
раз в рати ходил – я лично помню и как после Можайской битвы отец
несколько месяцев ходил раненным, и как после засечной черты
привозил он седельные сумки, полные трофеев. Нет, когда изменяют,
так не ратятся. Не любили его в городе, это да. Все делал не так,
как привыкли: и жену в доме не держал, и платье европейское носил,
и жил не так, как должен был поместный дворянин, да и взяток с
местных не имал, лют до службы был да договориться с ним о
послаблении умельца не нашлось. Но обвинять воеводского сотника в
измене – для этого надобно иметь железные доказательства. Или такие
связи…В любом случае, делать какие-то выводы на основании слов
дворового было неправильно – нужно было спускаться и разбираться на
месте.