-
Герб-то мой, но не ведомо мне о родственниках, как с братом ушел,
так и новостей мазовских не узнавал, - ответил поляк.
-
Что вы не больно-то удивлены, что родственник ваш живой. Думал
весть вам принесу светлую, а вы вот, ясновельможный пан, все и без
чернильной души знаете, - сделав паузу дьяк продолжил, - вот что я
вам скажу. Сегодня к вам Иван Кириллович пожалует, вы уж выслушайте
его, сделайте милость. Уговаривать я вас не стану, а он может. О
вас ведь заботиться.
-
Что ему за разговор ко мне такой, что сам дьяк из столицы меня
увещевать пришел?
-
Вас уговаривать – увольте, сказал же. Мне до предателей дела нет,
только вот Петр Андреевич меня дюже просил. Но скажу одно – на
вашем месте, Владимир Сигизмундович, я бы не раздумывал не минуты.
Впрочем, если вы не цените ваш живот, подумайте о сыне – его, спаси
Господь, трогать никто не будет, вины на нем по малолетству
никакой, но и мирной жизни с таким отцом ему не будет в Можайске.
Люди русские добры, но и мера терпения есть у всего. А на новом-то
месте, сподручнее как-то? Прощайте пан, полагаю что видеть вас
снова мне не придется, - и задумавшись, спросил, - а про служку
вашего, Йозефа, ничего вам не ведомо?
-
Нет, дьяк. Что с ним?
-
Да ништо, ништо.
Люк закрылся и Владимир остался в
одиночестве. Действительно, что же он не вернулся в родную Мазовию?
И возможности же были! Черт его побрал вызваться тогда первым в
Можайск – сидел бы он сейчас в своем доме, в окружении прекрасной
жены и растущего сына да пил бы прекрасное рейнское, а не в
холодном каменном мешке слушал язвительного дьяка. Впрочем, знал
почему – Екатерина. И не встретил он бы ее тогда, и она ни за что
не покинула бы родной Можайск, не променяв ни за какие богатства
пусть и скромную, но привычную жизнь жены поместного дворянина на
службе русского царя. Да и великих богатств Меховецкий не скопил –
все что у него было потратил на строительство нового подворья в
этом, злом для него, городе. Ради жены он бился, не ради этого
молодого царя, ради нее шел на татар и на острие атаки вламывался в
строй бывших соотечественников восемь лет назад.
Удивительно, что он еще не на дыбе, хотя еще
не вечер… Или уже ночь? За время, прошедшее с момента его
заточения, шляхтич уже отчаялся понять, что произошло, да и сколько
его, времени прошло? Еще и Матвеев этот – что ему дело до него? И
что ему хочет сказать Иван Кириллович? Новое место? Знатный муж,
его единственный друг в далеком от родных пашен Московском царстве,
они сошлись в своем одиночестве. Русские дворяне, свободно ходившие
меж двух лагерей во время Смуты, не принимали его, несмотря на то,
что Белорецкий был по крайней мере честен. Присягнувший еще при
живом Годунове Дмитрию Ивановичу, он не предавал его, и даже после
пушечного залпа остался верен уже его имени, а после и
Лжедмитрию