Из-за развалившейся стены медленно вышел Яр. Странно: он совсем
не изменился. Та же драная ватная одежда, словно можно сейчас, в
такое пекло, носить её. Те же роговые наросты на голове, как будто
он — хозяин всего этого… Ада. И довольное, улыбающееся лицо,
лучащиеся весельем глаза, внимательно и хитро смотрящие на
Митяя.
— Что… что тут происходит? — захлёбываясь собственным
негодованием и ненавистью, выдавил юноша, не в силах сказать что-то
ещё.
— Твой? — бодро спросил Яр, поднимая руку, в которой оказался
обычный, выбеленный солнцем и песком череп.
— Нет, — чуть не задохнулся от злости Митяй.
— Знаю, что не твой, — Яр отмахнулся свободной рукой и, выудив
из кармана круглые очки, поднёс их к глазницам черепа. — А так?
Никого не напоминает?
— Отец! — прошептал юноша, чувствуя, как засохшие губы лопаются
от крика, не способного передать всю гамму эмоций: горло было
иссушено и саднило. Оставалось раскрывать, как рыба, рот и
наблюдать за перекошенным от смеха лицом врага. — Тварь! Ты убил
всех!
— Я — тварь? — Яр расхохотался ещё сильней. Потом откинул в
сторону очки, а череп поднёс к лицу и дунул. Останки отца Митяя
серым пеплом сорвались с ладони, словно на ней и не было черепа. —
Ты на себя-то посмотри. Уродец! — и снова дикий, безудержный хохот.
И Яр пошёл прочь, удаляясь, расплываясь в жарком мареве.
Митяй, в бессилии переставляя ноги, рванулся следом, но они не
слушались. Тело отказывалось подчиняться. И тогда Митяй закричал
сквозь стянутое сухостью горло.
— Стой! Стой, скотина! Да я… тебя… Вот этими… руками… — юноша
поднял руки и не узнал их. Чёрные жилки набухли и начали
расширяться, растекаясь по коже, словно жирная, тягучая жидкость.
Он пытался стряхнуть ее, но не мог. Это была не жидкость, а его
кожа. И она изменялась, а также — он… В какой-то момент руки стали
полностью чёрными, но процесс не остановился. Нечто стало тягучими
каплями срываться с пальцев на землю, и через минуту под ногами уже
бурлила, расползаясь по миру, чернота, заполняя его, захватывая. И
тело Митяя пронзила боль… и он вынырнул из кошмара, затрясшись с
такой силой, что заходила в бешеной пляске и кровать.
Панов отпрыгнул от койки своего сына, когда тот раскрыл глаза и
с диким криком изогнулся в конвульсиях. Юрий Сергеевич прижал ко
рту ладонь, чтобы не закричать самому. В глазах сына плескалась
тьма, а тело ещё больше покрылось медленно расширяющимися чёрными
прожилками. В этот миг Воевода понял, что теряет его, что вот-вот
наступит мгновение, когда всё будет кончено. В его голову даже
после объяснений Потёмкина не могла закрасться мысль, что это уже
не его сын и что смерть этого существа, возможно, была бы лучшим
выходом из всех существующих.