– А что за острые плети? – удивился я.
– Это я так называю. Вообще, эта штука называется уруми и
выглядит очень похожей на обычную плетку. Только не из кожи, а из
стали. И гнется эта сталь ничем не хуже, чем та кожаная плеть, они
их так на поясе и носят, а глотку режет не хуже, чем наши ножики.
Очень опасная штука, уж ты поверь.
– А почему наши так не вооружаются? – поинтересовался
я.
– Почему, вооружаются. Телохранители, например, у нашего
величества, помимо прочего, вооружены этими урумями. Только наши,
человеческие кузнецы такую сталь делать не умеют, и потому, сам
понимаешь, всю армию этими мечами не обеспечишь. Да и слава богам,
а то бы перерезали друг друга почем зря. Этой штукой учиться
орудовать нужно дольше, чем сына вырастить. Да ты не забивай себе
голову, парень. Ешь давай и спи. Увольнительной завтра нет, и
силенок набраться тебе не помешает.
Силы на следующий день мне действительно понадобились, как и во
все последующие дни. Тренировки и не думали становиться легче –
стоило нам привыкнуть к нагрузкам, как их увеличивали еще. Я так и
не сошелся близко ни с кем из новобранцев. Отчасти из-за моего
звания, отчасти из-за того, что я должен был находиться в тылу в
тот момент, когда они будут сражаться, отчасти потому, что многие
из них знали меня раньше и продолжали относиться ко мне так же, как
всегда – с некоторым снисходительным презрением. Да и самому мне
было привычнее одному. Ветераны же относились ко мне непредвзято,
как и к любому из новичков, но и ровней себе не считали. «Первый
бой покажет, что вы за люди, – как-то обмолвился один из
инструкторов, «а до тех пор, кто вас знает, мужики вы, или так,
погулять вышли».
Один раз моя непринадлежность ни к какой из компаний чуть не
вышла мне боком. Я как раз закончил вскрывать нарыв одному
несознательному ветерану, который, вместо того чтобы вовремя
промыть и зашить рану, перемотал ее не слишком чистой тряпицей и
посчитал, что и так сойдет. Как-то он не совсем удачно упал на
тренировке и напоролся то ли на гвоздь, то ли на какой-то сучок тем
местом, шрамами на котором не принято гордиться. Правой ягодицей,
если быть точным. Признаваться в своем позоре он посчитал излишним,
и пришел уже тогда, когда выглядеть все это безобразие стало
по-настоящему страшно. Так вот, я еще раз заверил парня, что не
стану никому рассказывать о том, что мне довелось полюбоваться на
его задницу (как будто его задница представляла собой такое уж
чудесное зрелище), и отправил его ковылять к своему костру, а сам
тем временем занялся промывкой инструментов. Однако домыть их мне
не дали, в палатку кто-то вошел.