Рабочие кинулись на помощь товарищу, но
констебли сомкнули шеренгу и погасили натиск, приняв его на
выставленные перед собой щиты. Из толпы полетели пустые бутылки,
выломанные из мостовой булыжники, железные пруты и обломки
черепицы. Один из камней угодил констеблю в лицо, и бедолага с
протяжным стоном осел на брусчатку. Коллеги поспешно унесли его к
стоявшей у грузовиков карете «скорой помощи».
— Свободу братьям! — единым криком выдохнула
толпа. Рабочие усилили напор, и полицейским пришлось отступить, но
вскоре к ним подоспело подкрепление и ситуация выровнялась.
Только надолго ли? С высокого крыльца
станции было прекрасно видно, что протестующими заполнена не только
площадь перед заводоуправлением, но и примыкавшие к ней улицы.
Большего я рассмотреть не успел — какой-то
излишне ретивый констебль из охраны грузовиков обратил на меня
внимание и двинулся к станции, на ходу подтягивая ремешок
шлема.
Я без промедления сбежал с крыльца и зашагал
по улице прочь от шумной толпы. Констебль преследовать меня не стал
и вернулся к броневику. Не иначе принял за газетчика; на рабочего в
своем недешевом костюме я нисколько не походил.
Сейчас это обстоятельство позволило избежать
объяснений с бывшими коллегами, но в дальнейшем дорогая одежда
могла послужить причиной самых серьезных неприятностей:
попадавшиеся навстречу работники окрестных заводов поглядывали на
меня с нескрываемым подозрением, а то и злостью. Еще летом ничего
подобного не было и в помине, и оставалось лишь гадать, из-за чего
произошло столь резкое обострение классовой борьбы.
Решив лишний раз не мозолить глаза
представителям пролетариата, я свернул в первый попавшийся переулок
и окольными путями пробрался к Слесарке — району частных
мануфактур. В узких проездах сразу прибавилось грязи и мусора,
стало попадаться еще больше людей, но одновременно я словно стал
невидимкой. На Слесарке никому не было до меня никакого дела.
Оно и немудрено: добропорядочным обывателям
тут делать нечего, и солидный господин мог оказаться либо жуликом,
либо деловым партнером одного из местных дельцов. А здешние
заправилы терпеть не могли, когда кто-то начинал совать нос в их
дела. Да и частники классовой солидарности по отношению к заводским
рабочим сроду не испытывали. Высокие идеалы равенства и братства
тут были не в чести, значение имели только деньги.