— Простите, сударь, но верным ли
будет суждение, что вы неким образом оказались в затруднительных
обстоятельствах?
— Да не то чтобы… — пробормотал
Максим. Сообщать незнакомому человеку о своем внезапном
сумасшествии ему не хотелось.
— Ваше право отрицать, — Городовой
пожал плечами, — однако же помните: предназначение полиции состоит
не только в предупреждении правонарушений и борьбе с ними, но и во
всемерной помощи нуждающимся в таковой. Не желаете посвящать меня в
ваши затруднения — и не нужно, но предложить вам помощь — мой
долг.
— Да спасибо, — промямлил Максим, —
нормально все…
— Вы, сударь, — наставительно сказал
Городовой, — весьма бледны, я это ясно вижу, голодны, в этом я
уверен, и стеснены в средствах, это я понял. Посему… Ах, я глупец!
— вскрикнул он вдруг и звонко шлепнул себя широкой ладонью по лбу.
— Ах, глупец! Ну конечно же! Ведь поступало же циркулярное
уведомление-предписание, как же мог я забыть, как мог не связать!
Правда, почти два года минуло, да и не докатились до нашей глуши
эти веяния, мы ведь не то, что не столица, мы даже не
первопрестольная… Ах, как всё прояснилось! И одежда, и подчеркнутая
скромность, и это странное обращение — «товарищ»… Глупец, глупец!
— сокрушенно заключил он. — А вас, милостивый государь, позвольте
поздравить: вы у нас первый!
— Первый кто? — ошарашенно спросил
Максим.
— Ну-ну! — тонко улыбнулся Городовой.
— Право же, стоит ли таиться? Полиция не имеет ничего против
неотолстовства-нестяжательства, а уж ваш покорный слуга — в
особенности! Я, конечно же, не разделяю ваших воззрений — хорош я
был бы, при моей-то должности, — но, уверяю вас, уважаю их.
Разумеется, по моему скромному мнению, — с жаром вещал он, —
взгляды и весь modus vivendi неотолстовцев-нестяжателей извращают
доктрину графа Льва Николаевича, но не могу не признать, что,
ей-же-ей, содержат много привлекательного. Уход из больших городов…
странствия… добывание хлеба насущного и крова самыми простыми и
притом ненасильственными средствами… пренебрежение материальной
сытостью… сродни макмиллановскому движению, но однако же гораздо
ближе славянской душе… Да… Больное наше общество… задыхаемся от
сытости и благоденствия… теряем исконно русскую живость…
Из этого монолога Максим понял лишь
одно — перед ним еще один псих. Что-то многовато нас тут, подумал
он…