- Ты! – зарычал сосед, тыча в меня трясущейся дланью. – Ты!
- Что, должок принес? – хладнокровно спросил я.
- Да я тебя…
Юрий Панасович рванулся ко мне, и тут уж батя не стерпел –
вскочил, опрокидывая стул, и пихнул «куркуля» под заполошные мамины
взвизги.
- Чё надо?! – гаркнул он. – Чего орешь?
- Твой… Этот… - забрызгал сосед слюною. – Он мой туалет
спалил!
- А ну, пошел отсюда! – рассвирепел отец, и выпихал незваного
гостя.
- Да ты… Да я… - злобно пыхтел «куркуль», спотыкаясь от тычков,
и завопил срывающимся голосом: - В милицию! В колонию! Я вам еще
устрою!
- Кузя, не бей его только! - заголосила маманя. - Дерьмо только
тронь - развоняется! - тревожно оглядываясь на меня, она
просеменила во двор, я метнулся следом.
Да-а… Огонь порезвился вволю. Недогоревшая крыша «персонального»
сортира еле держалась на трех обугленных стояках, а на дверных
петлях висели головешки. Финита ля латрина.
Юрия Панасовича нигде не было видно, а вот народ подтягивался. И
Авдотья Робертовна приковыляла, и ее усохший супруг – вылитая
мумия, а Иннокентьич вырядился, как на парад – брюки отглажены,
рубашка накрахмалена, на пиджаке – колодки орденов и медалей. Это
он сейчас на пенсии, зато в сорок пятом бравый сержант Панин на
рейхстаге расписался.
- А пострадавший где? – ухмыльнулся Иннокентьич.
- За участковым побежал, - хмуро ответил батя, и пристально
глянул на меня: - Точно не жег?
Пока я выискивал слова, чтобы извернуться, не соврав, показался
«куркуль». Он грузной трусцой кружил вокруг широко шагавшего
Михалыча, местного участкового, то отставая, то забегая вперед, в
лицах описывая уж-жасное ЧэПэ.
Иван Михайлович слушал рассеянно. Человеком он был спокойным и
рассудительным, и всегда «при исполнении». Бросив взгляд на останки
туалета, участковый пожал руку Панину, отцу, поприветствовал
остальных кивком, а затем всем корпусом развернулся ко мне.
- Ну-с, - начал он в манере Айболита, - излагай.
Нельзя сказать, что меня переполняли спокойствие и
невозмутимость. Приходилось следить за собой, чтобы не выдать
тайный страх излишней болтливостью или суетой.
- Признаюсь, мотив у меня был, - начал я, замечая, как напрягся
отец. – Мы договорились с Юрием Панасовичем, что он заплатит
двадцать рублей за туалет. Я свою работу выполнил, но получил
только десять.