— Прости меня, пожалуйста, — сказал вдруг Винсент.
— Нет. — Я вернула ему платок. — Ты извиняешься только потому, что я сорвалась. Не привык, видимо, к женским слезам.
— Да, у меня на экзаменах не бывает плачущих студенток, — согласился он.
Но ни примирительный тон, ни успокаивающая улыбка не заставили меня заткнуться.
— Не ревела бы я сейчас — продолжал бы прессовать и думать, что ты в своем праве. Как будто у человека не может быть тайн, которыми он не желает делиться с первым встречным!
— Если эти тайны угрожают жизни того самого первого встречного?
— Я вообще не знала о твоем существовании до тех пор, пока не открыла глаза на кладбище!
Он долго смотрел мне в лицо. Наконец произнес:
— И все же — не желает делиться или боится, что не поверят? Ты сказала «все равно не поверишь». Но я ученый. И я не привык отвергать гипотезы, какими бы невероятными они ни казались, если их подтверждают факты.
— Не понимаю, кому ты врешь — себе или мне? — вскинулась я. — Ты только что не поверил в то, что находится у тебя перед глазами.
— Поясни.
Я снова повернулась к телу.
— Правая рука в крови — у убитых руки чаще чистые, но рука, наносящая такую рану, непременно испачкается кровью. Порез длиннее с левой стороны — правше легко завести туда лезвие, а вот справа уже не так удобно продолжать резать. Идет наискось сверху вниз, рана, нанесенная чужой рукой обычно горизонтальная. И, главное, вот тут, в конце, она раздваивается. С первого раза не получилось достаточно глубоко, рука дрогнула. Пришлось полоснуть второй раз.
Профессор переменился в лице, а я закончила:
— При убийстве разрез один. Так что это не оно.
— Может, у убийцы не вышло с первого раза.
— Тогда где следы сопротивления? Порезы на кистях? Винсент, если он был твоим другом, я очень сочувствую. Но правда в том, что этот человек сам перерезал себе горло, как бы тебе ни хотелось это отрицать.
Он помолчал, плотно сжав губы. Наконец отвел взгляд от тела.
— Пойдем-ка, — Винсент приобнял меня за плечи, повлек прочь от тела. Надо было вывернуться и снова потребовать, чтобы он меня отпустил, но сил не осталось. Слезы закончились и высохли, оставив голову пустой и гулкой, и мне было наплевать, куда он меня ведет и зачем.
Оказывается, здесь тоже была еще одна дверь, за которой обнаружился кабинет. Шкаф с книгами — в другое время я не преминула бы изучить корешки, но сейчас разобрать названия было невозможно, и я отстраненно подосадовала на свою неграмотность. Книги не выглядели средневековыми талмудами в золоте и драгоценных камнях, но и на современные не походили: кожаные обложки с тиснеными названиями и узорами.