Господи, помоги. Я зажмурилась. Казалось, сердце, что колотится
набатом, выдаст меня.
Как меня угораздило его разозлить? Как я вообще додумалась
обратиться с совершенно непристойным предложением именно к Альбину?
Даже странно, что он согласился заплатить. Ведь в самом деле мог
просто задрать мне юбку и сделать все, что пожелает, кто бы ему
слово поперек сказал? Но вроде бы мы договорились — только для
того, чтобы я сбежала, когда пришло время исполнять свою часть
сделки.
Размеренный топот копыт приближался. Я вцепилась зубами в кулак,
чтобы не заскулить от страха. Ишь, не торопится. Знает, что все
равно никуда не денусь. Угораздило же меня наворотить дел!
Всадник остановил лошадь. Неужели Альбин заметил следы в
дорожной пыли и понял, куда я спряталась? Сквозь листья я видела
только четыре ноги примерно от середины бабок до колен, а
высунуться посильнее было страшно — как бы не выдать себя. Странная
масть у коня, невнятно-бурая. Альбин же обычно ездил на рыжем,
золотисто-абрикосового цвета.
Ноги свернули с дороги, двинулись ко мне. Я сжалась — может,
все-таки пронесет? Затрещали ветки. Нервы мои не выдержали,
заверещав как ненормальная, я вскочила, собираясь бежать, и
обнаружила в паре метров от себя чудовище с разлапистыми
рогами.
Чудовище фыркнуло и понеслось прочь, я осела на подогнувшихся
ногах, одновременно смеясь и размазывая по щекам слезы. Лось.
Просто лось. И, кажется, я напугала его не меньше, чем боялась
сама.
«Я». А кто — я?
Я спускаюсь со ступенек сцены, сжимая в руках аттестат вместе с
медалью «за особые успехи в учебе». Мама промокает глаза бумажным
платочком.
— Так Вите и надо, — говорит вдруг она, когда я сажусь рядом. —
Сколько просила — уходи ты с этой «скорой», и так не заметил, как
дочь выросла! Нет, уперся: если все уйдут, кто останется? Вот пусть
теперь локти кусает, что не видел, как тебе аттестат вручали.
Я улыбаюсь, обнимая ее. Сегодня мне не хочется ни обижаться
самой, ни видеть чужие обиды. Папа почти всегда на дежурстве, и
подменить его некому, я давно привыкла к этому. Да и мама ворчит
скорее для порядка, давно смирилась.
Распахивается дверь трактира, отец, переменившись в лице,
взглядом указывает мне на двери в кладовую. За кладовой — двери в
наши комнаты, куда гостям нет хода. Я спокойным шагом двигаюсь к
двери, отец, кланяясь, устремляется навстречу гостям, лепечет о
том, какая это для нас честь. В самом деле, в последний раз люди
герцога заглядывали к нам поесть в тот год, когда родилась Бланш,
это, выходит, десять лет назад? Мне нужно предупредить ее и Джулию,
чтобы не высовывались, и самой скрыться с глаз. Все мы давно умеем
увильнуть, не меняя выражения лица, прежде, чем мужская лапа
дотянется до талии или мазнет по груди. Знаем, как разговаривать с
буйным пьяницей и как утишить гнев недовольного постояльца, но
купцы и их охрана — это одно, а на людей герцога, случись чего,
управы искать негде.