Я долго боролся со сном, но, в конце концов, это стало сильнее
меня. И это было даже нечто большее, чем сонливость. Я чувствовал
себя смертельно уставшим, словно я неделю вагоны разгружал. Даже
мышцы ломило.
Как-то объяснить это себе я не смог, только успел заметить, как
тускнеет щит, как начинает волноваться рыжая, как встаёт и
поднимает меня. А после я попросту вырубился.
Проснулся я, когда уже солнце светило вовсю. Рыжая несла меня,
тяжело дышала, ей было явно непросто идти с таким животом, да еще и
со мной на руках. Но она пусть и медленно, но упорно продолжала
идти, и видимо, она так шла все то время, что я проспал.
Она довольно долго не замечала моего пробуждения. Шла, изредка
что-то бормотала себе под нос, тяжело вздыхала. Я глазел на зеленые
ветви деревьев над нами. Подумал, что раз это другой мир, значит,
тут может быть и необычная флора, и фауна. Но ничего удивительного
я так и не заметил: клен, ясень, дуб, сосна. Но зато теперь я точно
выяснил, что на дворе осень.
Я был голоден. Сначала меня это вроде бы и не сильно беспокоило,
но чувство голода нарастало с каждой минутой и становилось таким
нестерпимым, что на меня снова набросился приступ плача. Рыжая тут
же зашикала на меня, заговорила с укором, начла нервно качать. Едва
ли это помогало — мое горло самовольно исторгало этот обиженный
крик. А под конец я и вовсе обделался, что было особенно
отвратительно.
Рыжая жалобно что-то заговорила, уселась прямо на землю, достала
из торбы флягу и приложила к моему рту. Внутри оказалась прохладная
вода. Пить у меня получалось плохо, я обливался и давился, но все
же пил, жажда, оказывается, тоже меня мучила, но голод был все же
сильнее.
Затем моя спутница достала из торбы кусок хлеба, отщипнула мякиш
и засунула мне его в рот прямо за щеку. А после что-то строго
сказала и пригрозила пальцем. Наверное, что-то вроде: «Смотри не
подавись».
Хлебный мякиш — явно не то, что могло утолить голод. По всей
видимости, я еще грудной и все, что я ел — материнское молоко. Но и
все же я потихоньку смоктал этот мякиш, а голод постепенно
отступал. Заметил, что рыжая переоделась, теперь на ней было серое
шерстяное платье и плащ из тонкого меха. И где она его только
прятала? Никаких вещей я при ней вроде не замечал.
Мне же она не удосужилась сменить пеленку, а продолжила путь.
Было неприятно, но я смирился. Главное: пусть идет, пусть скорее
выведет нас из леса. Здесь оставаться опасно, я до сих пор ощущал
это тревожное чувство — то же что и ночью. И пусть уже не так
явственно, но все же ощущал. Волки были далеко, но они продолжали
идти за нами.