– Этот негодяй, вполне этого заслуживает, – подтверждал Дуремар, – но сначала к нему хорошо бы приставить пиявок, чтобы они высосали всю кровь…
Но так ли это было на самом деле, или же это плод разыгравшейся фантазии Яшки, трудно даже ему сказать, ведь как только, для лучшей слышимости, он собрался приставить ухо к щелке двери, то в этот же момент, согласно закону подлости, в коридоре появилась не менее любопытная, какая-то серая личность, которая, испытывая неудовлетворение своей серостью, за счёт любопытства и компенсирует свой недостаток. Так что Яшке, заметившему упёртость глаз на себе этой появившейся серости, не захотелось испытывать на себе этот взгляд и он, подняв высоко голову, отправился на выход из этого здания, так и не узнав, что же на самом деле говорили меж собой Барабас с Дуремаром.
А между тем послушать было о чём.
– Богдан, заходи, – стоило только Яшке скрыться за дверью, как Барабас поднялся с места и, пройдя к другой внутренней двери, открыл её и позвал скучавшего там, в отдельном кресле, мышцевого вида господина, очень сильно смахивающего на одного неторопливого пассажира. После чего Барабас вернулся на своё место, ну а Богдан занял свободный стул у стенки.
– Ну, Богдан, у нас к тебе есть дело требующего твоего индивидуального подхода. Ай, прости, как ты там любишь говорить? Своего отдельного разговора, – начал Барабас.
– Я слушаю, – жёсткость холодного взгляда Богдана, которым он обдал собеседников, заставивших его заниматься несвойственным ему делу: слушать, очень красноречиво говорила о том, что могло грозить тем, кто его не слушает и, более того, не слушается.
Глава 5
Париж, Париж, а местами и «де Пари»
Париж хорош тем, что в нём меня всегда кто-то ждёт, даже если у меня там никого нет. (Е. Кос.).
– Ты чего остановился-то? – получив свой багаж, Яшка было направился к выходу, но, заметив у дверей, застывшего в нерешительности Фому, ведущих в это, так сказать фигурально, окно в Париж, решил подбодрить его в первом лицезрении этого города. Хотя он, не слишком виден с аэропорта, так что, выйдя в двери, перед тобой предстанет такой же аэровид, которым может похвастаться любой среднестатистический аэропорт.
– Чё-то волнуюсь, – эта детская непосредственность, с которой выразился Фома, хоть и слегка, но всё же защемила сердце Яшки, забывшего и уже не знающего этого удивительного чувства придавать значение новизне, открывающей сердце для этой встречи. Это было им в корне вырвано, оставив лишь воспоминание, которое совестливо и защекотало его сердечный отдел.