– На такой халяве наркоманов должно быть, как грязи. Разве
это правильно?
– Здесь так не говорят, – птица Гамаюн, услышав наш
разговор, слетела с Лумумбиного плеча и приземлилась на моё. Я
привычно уже крякнул от тяжести. – Альтернативно зависимые –
так мы их зовем в Мангазее.
Машка скептически хмыкнула, и на этот раз я с ней согласился:
как не называй, а наркоманы – они и в Африке наркоманы…
Ветер дул так, словно хотел сорвать скальп с черепа. – И
это еще низовой, – припомнил я слова деда Агасфера. Страшно
подумать, что наверху делается… Задрав голову, я посмотрел на
воздушный шар, маячивший над Железной стеной. От него к земле
тянулся толстенный канат, напряженный, как струна.
– Они же сгорают, как свечки, – не унималась
Маха. – Две‑три вмазки и всё, спылились. Какие из них
маги?
– Сколько жить – личное дело каждого, – нахохлилась,
закрываясь от ветра железным крылом, птица. – А казне
прибыток.
– Ясно всё с вами, – презрительно скривилась моя
напарница. – Жадность – второе счастье. А с маганомалиями кто
борется?
– А сами маги и борются, – присоединился к беседе дед
Агасфер. – И волки, как говориться, сыты, и овцы целы.
– Это как? – тут уж и я удивился. – Как
Мюнгхаузен, который себя из болота за волосы тащил? И еще деньги за
это платят?
– Всех такой порядок устраивает, – пожал плечами деда
Фира и остановился. – А вот мы и пришли.
Оказались мы перед сплошным, в рост человека, деревянным
забором. Состоял он из заточенных и обожженных наверху кольев, не
имея в себе ни щелочки, ни лаза, ни дверки. Я вспомнил про
гигантских Кайдзю. Такой забор, пожалуй, даже их бы остановил.
Ненадолго.
– Куда пришли? – спросила Машка, осторожно трогая
почерневшие, вековой давности бревна.
– Глаза разуй, – лязгнула клювом птица Гамаюн.
А чего тут разувать? Частокол как частокол, высокий да крепкий.
Такие на Руси еще со времен татаро‑монгольского ига любят… Ворона
закатила глаза, и я наконец додумался протянуть руку и чуток
приоткрыть Завесу.
– Ох ты ж… оперный бабай!
Вход в магический кабак находился в Нави и выглядел, как древняя
замшелая изба на куриных ногах. За избой произрастал сумрачный лес:
могучие заплесневелые стволы, склонившиеся под тяжестью игл ветки,
папоротники с закрученными в спиральки листьями… Меж еловых стволов
поблескивала толстая, как бельевая веревка, паутина. Я передернулся
от отвращения: до сих пор, как вспомню чуть не сожравшего меня
паука, живот болеть начинает.