– Как это?
– А вот так. Боги отняли память в обмен на жизнь, –
объяснила девочка с серьёзным видом.
– Ого… Так ты чего, с Богами виделся, что ли?
И как они? Вправду такие, как в Храме нарисованы?
– Не знаю, я не помню.
– Митёк, топал бы ты со двора, пока мамка не пришла,
а? Ему покой нужен, а ты с вопросами своими
лезешь! Болезный он ещё, слабый, не донимай.
– А то ты лекарка будто! Ишь, важная
какая. Ладно, и вправду пойду. Меня, ва-аще-то, батька за смолой к
Буру заслал, а я тута рассиживаюсь. Ну, ты это, выздоравливай
давай, – и тихонько шепнул, – я тебе Богов покажу потом, на
Священном камне Предков, глядишь, и вспомнишь чего, – и хитро
так подмигнул.
– Иди, иди, подговорщик, – деловито проворчала
сестрица, напустив на себя взрослости. – Вот вечно он тебя во
всякую всячину втягивает. Не любит его мать, говорит, что он
бедовый и дурной, а ты вечно с ним таскаешься, как малёк с Мурайкой
нашей, и всегда по шеям потом получаешь.
Взрывник непонимающе посмотрел на девочку, та
наигранно тяжко вздохнула со словами:
– Ну что ж с тобой, болезным-то, поделать. –
Анята уселась рядом на ступеньку. – Мурайка, – начала она
просвещать братца, – это домашняя животина, плаксунья, она же нава,
потому как голову затуманить может и глаза у неё печальные, но ты
не обольщайся, морду её не тронь, иначе руку отъест, и моргнуть не
успеешь. Не любят они, когда им морду трогаешь. А вон, гляди, тётка
Арна свою плаксунью гонит, значит, скоро и мамка придёт с нашей
дурой.
Взрывник вытянул шею, но роста всё равно не хватило,
и тогда он, держась за перила, поднялся на слабые, ещё не послушные
ноги.
Переселиться в новое тело – полбеды, попробуй ещё
научись им управлять: всё происходит как у младенца, с самого
начала. Ходить мальчика учили всей семьёй.
По узкой улочке шествовала... корова. Почти корова.
Уши длинные, как у спаниеля, широкие, рога здоровенные, острые,
угрожающе направлены вперёд, морда гораздо шире коровьей и плоская
у носа, как крокодилья, с торчащими вперёд нижними клыками -
видать, в пасти не поместились, а глаза большие, овальные, на
полморды, и такие несчастные, что так и захотелось пожалеть,
погладить бедное животное именно по морде, даже несмотря на зубки,
потому как эта единственная часть тела была покрыта шерстью, а не
шипами и костяными наростами. Хвост у «коровы» извивался, как змея,
и на конце виднелся шип с зазубриной, удар таким оружием
гарантированно нанизывал жертву без шансов вырваться.