Кормил незнакомец меня трижды в день
небольшими порциями какой-то странной, абсолютно безвкусной жижи, –
нечто среднее между очень густым супом и чересчур жидкой кашей, –
чем-то напоминавшей овсянку, которую мне однажды не посчастливилось
попробовать, пока я лежала в больнице. Помимо этой недо-каши мне
позволялось выпить пиалу воды и четыре пиалы того ароматного
травяного настоя, который мне дали сразу же после того, как я
очнулась. Медленно, но неотвратимо силы возвращались ко мне. Вскоре
я уже могла шевелить пальцами и поворачивать голову из стороны в
сторону. На этом, к сожалению, успехи исчерпывались. Однако
учитывая тот факт, что дважды в день – утром и вечером, –
надзиратель старательно делал мне массаж, после чего сгибал и
разгибал мои руки и ноги, словно заново обучая их правильным
движениям, – вопрос того, когда я смогу хотя бы отвесить ему
звонкую затрещину, был лишь вопросом времени.
На пятый день жизни после смерти
привычный распорядок был нарушен внезапным появлением нового
действующего лица. В мою комнату – могу же я считать её своей, раз
уж я в ней нахожусь круглые сутки? – стремительной походкой вошёл
невысокий мужчина лет пятидесяти в тёмно-зелёных одеждах. Его
длинные чёрные волосы были уложены в сложную прическу, состоящую из
нескольких переплетённых кос, однако височные пряди оставались
свободно свисать, обрамляя длинное вытянутое лицо с высокими
скулами, достигая его груди. Я обратила внимание, что одежда на
визитёре более многослойная, чем у моего надзирателя – помимо
ханьфу с широким поясом на нём была надета жилетка на тон темнее
основного платья, полы которой под грудью скрепляло золотое
украшение, представлявшее собой не то две пуговицы, не то два
зажима в форме цветков, соединённых между собой тонкой цепочкой.
Помимо этого шею мужчины стягивал высокий воротник, не являвшийся
частью ни ханьфу, ни жилета.
Мужчина остановился в шаге от
постели. Его бледно-зелёные глаза с тревогой вглядывались в моё
лицо, и я почувствовала, как сердце на мгновение замерло, пропустив
удар.
Раздался звук открывающейся двери, а
затем голос моего надзирателя. Гость повернулся к нему и ответил
что-то твёрдым, властным тоном, после чего вновь переключил своё
внимание на меня. Приблизившись вплотную к постели, он наклонился
и, пристально глядя мне в глаза, что-то спросил – во всяком случае,
мне показалось, что интонация была именно вопросительной. Краем
глаза я отметила мёртвенно-бледное лицо второго мужчины, в
светло-карих глазах которого сейчас читалось что-то, подозрительно
напоминающее панический ужас.