В тот вечер
Влад впервые напился. До бесчувствия, до потери памяти. Он не мог
простить себе того, что вокруг него гибли люди, гибли его товарищи,
а он… За почти двадцать дней, что он находился на фронте, он
потерял тридцать пять своих однокашников. Тридцать пять! Два
человека в день… Они погибали, а он жил! Да за каждого из них мало
будет уничтожить и тысячу, и две тысячи фрицев! Сейчас он готов был
рвать их зубами, душить собственными руками, резать, стрелять!!! Он
задыхался от охватившей его ненависти, жаждал мести… и плакал.
Впервые он рыдал как дитя, в голос, оплакивая тех, кого было уже не
вернуть.
Да, на его
глазах погибали люди, его товарищи, пилоты из его эскадрильи. Это
было горько, тяжело… Но большинство из них он едва знал, многих
даже по именам не успевал запоминать… Они гибли, и Влад с каждым
днем ожесточался, все больше желая отомстить за однополчан, все
злее бросаясь на врага. Но они не были настолько…
родными.
Так
случилось, что в 41 дивизию из их потока попали всего семеро.
Остальные были направлены в 55 дивизию. И из тех семерых, которые
воевали с ним, погибли двое. Двое! Узнав, что погибли практически
все, Казаков проклинал тех мразей, которые лишили жизней его
друзей, учителей, наставников, да просто тех, с кем он учился
летать, тех, с кем делал первые шаги в небо. И сейчас он выл,
кричал, плакал, выплескивая в небо душившую его слепую, бессильную
ярость и неимоверную боль.
Проснувшись
на следующий день, он едва смог доползти до умывальника. Вылетов у
него сегодня не было – оно и понятно, кто же его выпустит в небо
после вчерашнего? Влад, помотав головой, зачерпнул из стоявшей
неподалеку бочки ведро воды и вылил его на себя. Стало чуть легче.
Но точно не на душе. Яростно растеревшись полотенцем, он побрел к
полевой кухне, намереваясь выпросить у повара немного бульона –
ничего другого его желудок бы просто не принял.
Бульона у
повара не оказалось. Запивая горячим чаем хлеб, Влад краем уха
прислушивался к нерадостным новостям, доносившимся до него из
висевшего недалеко от расположения полевой кухни
репродуктора.
«После долгих и
кровопролитных боев наши войска оставили…», – Казаков слушал краем
уха. Сейчас он не хотел воспринимать и понимать, насколько
километров вперед снова шагнули проклятые фашисты. – «…города
Остров, Смоленск, Псков…».