– …зато мы получим подавленного апатичного наследника
Империи…
– …который пострадает немного и уймется, – докончила Альта
уверенно. – В конце концов, злее будет.
– Дочь своего отца, – тихо пробормотал Фридрих и осекся,
когда к нему разом обратились два хмурых взгляда.
– Как я понимаю, – подытожил Курт, – если я повелю вам
обоим все это прекратить, вы кивнете, дадите обещание и нарушите
его при следующей же встрече.
– Не могу поклясться, что так не случится, – подтвердил
Фридрих сдержанно.
– Я надеюсь, вы оба понимаете, что попросту с хрустом
сломали жизни друг друга через колено?
– Боюсь, да, – тихо согласился наследник, и он лишь молча
кивнул, с усилием опершись о стол и неспешно поднявшись.
– Пап… – начала Альта и запнулась, не договорив –
аргументы у нее явно иссякли, а то, что давить на эмоции в
отношениях с отцом есть затея напрасная, она усвоила быстро и
давно.
Курт обвел взглядом притихшую парочку, снова зачем-то обернулся
на темное окно и, вздохнув, молча направился к выходу.
– Все будет хорошо, – с принужденной, фальшивой
убежденностью произнесла Альта вслед, и он остановился, задержав
ладонь на ручке двери.
– Нет. Все будет плохо, – отозвался Курт ровно, не
оборачиваясь, и вышел, аккуратно прикрыв створку за собой.
Мимо комнаты Мартина Курт прошел, не останавливаясь, свернул в
соседний рукав коридора и, уверенно преодолев десяток шагов темного
узкого пространства, без стука распахнул первую от поворота
дверь.
– Опять не запираешься, – хмуро констатировал он, войдя, и
фон Вегерхоф, отложив на стол небольшую потрепанную книжицу,
коротко усмехнулся:
– В этом лагере? Pourquoi faire? (Прим.: Для чего?
(фр.)).
– Когда ты это узнаешь, будет поздно, – ответил Курт,
усевшись за стол напротив, и, помедлив спросил: – Выпить есть? Моя
фляжка осталась в комнате.
Стриг помедлил, пристально глядя в его сумрачное лицо, потом, не
ответив, поднялся, подошел к стоящей на полу дорожной сумке и
извлек из нее пузатую серебряную флягу. Протянутый ему сосуд Курт
взял преувеличенно сдержанно, с удивлением отметив, как в душе
начинает скрестись запоздалая злость – на самого себя за слепоту и
на этих двоих за их безрассудство, и на Бруно, снова, уже не в
первый раз, скрывшего от него то, что он должен, обязан был
знать…
– Альта и Фридрих, – сказал он, глядя в глаза стригу. – Ты
знал?