- Возьми и сделай хорошо, - ещё и смеётся, вот ведь!
- Да устала я, понимаешь? На этом свете сделай, на том свете
тоже сделай! Никакого покоя! Сил никаких, понимаешь? Руки не
поднимаются, ноги не ходят! А мне ещё не восемьдесят лет, рано быть
старой развалиной!
- Ты того, не шуми, - он коснулся моей руки тоненькой маленькой
лапкой. – Не шуми, всё образуется. Как-нибудь непременно
образуется, потому что иначе не бывает.
- А когда образуется? И может быть, оно образуется так, что я
ещё сто раз пожалею, что не под тем камнем?
- А ты не сдавайся, поняла? Тогда и образуешь, как надо. Тебе
надо, а не кому-то там. Ты баба умная и хваткая, разберёшься, что к
чему. И имущество у тебя есть, курам на смех и вообще на птичьих
правах, но есть. Отстоишь – будет у тебя своё, не придётся по чужим
углам голову преклонять, то у Пелагеи, то, может, ещё у кого.
- Не хочу. Не-хо-чу – услышал?
- Чего ж нет-то, чай, не глухой, - усмехнулся дедок, – Ладно,
бывай. Увидимся ещё. Не кисни, не молоко! Всё будет! И у тебя тоже,
поняла?
Я ничего не поняла, но внимательно пронаблюдала, как дедок
оборачивается бурундуком и исчезает в норе под деревом. Встала,
опершись на дерево, огляделась… и вдруг очутилась в темноте и
духоте.
Когда глаза чуть привыкли, то я увидела знакомую полосатую
шторку, стенку и печку. Ночь, да? Ночь в доме Пелагеи? Эх, душно,
но я ж пошевелиться не могу, совсем не могу.
Ну и ладно. Вдруг получится так уснуть? И пусть мне приснится
что-нибудь поприличнее того, что я уже сегодня видела.
Я заплакала об оставшихся где-то там, далеко, Лёшке и Жене, о
своей совершенно непонятной дальнейшей судьбе и о том, что как
всякая ерунда – так непременно мне. И не заметила, как уснула.
На следующий день меня разбудили – громко и бесцеремонно.
- Поднимайся, болезная, Евдокия пришла тебя посмотреть, -
сообщила Пелагея.
Какая там ещё Евдокия? Кто это и зачем?
Но если старичок-бурундучок был прав, то мне нужно срочно
разбираться, кто тут есть кто, кто главный, кто последний, и как
они вообще здесь живут. И ещё злобная Ортанс, у которой к погибшей
Женевьеве какой-то немалый счёт. Если прямо спросить – не расскажет
ведь ничего, ещё воспользуется тем, что я ни в зуб ногой в
происходящем, и навесит на меня вдвое больше, чем той Женевьеве
причиталось. Поэтому нужно как-то… с осторожностью, в общем.