На душе было черным-черно. Я говорила себе, что Женя – взрослый
мужик, и Лёша – тоже взрослый мужик, и они справятся. Они умеют
решать проблемы, оба.
Но я-то как буду без них?
Я продолжала рационализировать, что если Женя уже дошёл до того,
что изменяет с моей же помощницей и не скрывается, то было бы
только хуже. И Лёша давно уже живёт сам. Так что я легко могла бы
остаться в одиночестве и там – просто в одной реальности с мужем и
сыном. С Лёшкой бы перезванивались изредка, с Женей встречались
утром и вечером – и то если бы он не пошёл от меня к какой-нибудь
юной красотке, а я б не стала держать. Это тридцать лет назад
держала бы, а сейчас… нет.
Вот, значит, Женя, и не держись за прошлое. Уже как вышло, так
вышло.
Заглянула Марья – и я смотрела на неё более внимательно, раз она
при той Женевьеве с младенчества, и всю жизнь тоже потом вместе.
Конечно, можно рискнуть, довериться, и расспросить – но вот нужно
ли, или я как-нибудь обойдусь? Потому что всяко правильнее будет не
привлекать внимания к своему незнанию.
Но ведь я уже начудила тут, так? Может быть, хуже не будет?
- Чего там копаетесь? – спросила из-за печи Пелагея. –
Шевелитесь обе, что ли, ведающая ждать не станет.
- Раз ведающая, то должна ведать, что быстро у меня сейчас никак
не выйдет, хоть лоб расшиби об эту вашу печку, - заметила я.
Судя по всему, сгинувшая Женевьева была не из самых простых, и
может позволить себе покуражиться. Хоть бы и самую малость.
Но поднялась, при помощи Марьи натянула башмаки, провела
пятернёй по лохматым волосам.
- Идёмте, госпожа, целительница ждёт, - сказала Марья.
Оказывается, та, кого назвали Евдокией, ждала ещё в одной
комнатке – сколько их тут, маленьких и довольно-таки ухоженных?
Полосатые половики, кровать с кучей подушек, у стены сундук –
большой, хозный, окованный полосами металла. У окна лавка, и на той
лавке женщина в чёрном, и с чёрным же платком на голове, одни глаза
и сверкают – синие, яркие. Если по лицу судить – то моя ровесница,
или немногим помладше.
- Доброе утро, - кивнула я ей.
Марьюшка тоже что-то пробормотала из-за моего плеча.
- И тебе доброго дня, болезная, - кивнула местная
врачевательница. – Садись. А это что ли ближняя твоя?
- Сестра моя молочная, - кивнула я, - ближе Марьюшки у меня
никого не осталось.
Марья улыбнулась, да так радостно и счастливо, что я мгновенно
поняла – правильно сделала, хорошо, так и надо.