— И что дальше?
— Решать не мне, но, думаю, оставят на сцене.
— Еще бы не оставить! Уж если Государь похвалил — и как
похвалил! — попробовали бы не оставить! — сказал князь
Одоевский.
— Вы, Николай Васильевич, не передумали? Насчет отъезда? —
спросил Пушкин.
— Напротив, теперь я больше утвердился в своем намерении. Здесь
будет жарко и суетно, слишком жарко и слишком суетно. Если бы
Государь жестоко пробранил меня, люди, пожалуй, снисходительнее
отнеслись бы к моей пьесе, но успех, успех — слишком суровое
испытание для человеческой натуры. Даже и моей. Ещё зазнаюсь,
задеру нос, возомню себя драматургом. Нет, нужно отдалиться, покуда
не забудется мой «Ревизор».
— Позвольте сказать, — встрял я.
— Разумеется, — вежливо ответил Гоголь, и остальные согласно
кивнули: пусть этот бразильянец ляпнет чего-нибудь этакого, а мы
послушаем.
— Я старый солдат, грубый плантатор, да что плантатор,
рабовладелец я, как есть рабовладелец! И потому уж простите мою
разнузданность и привычку говорить правду в глаза, без экивоков и
куртуазностей: ваш «Ревизор» забудется на следующий день после
того, как исчезнут в России мздоимство, чинопочитание, чванство,
произвол и просто глупость. Вот прямо сразу и забудется. Как только
исчезнут. Да.
Секунд пять все молчали. Обдумывали.
— А как со взятками в Бразилии? Берут? — спросил старший
Виельгорский.
— Взятки везде берут, ваше превосходительство.
— Михаил Юрьевич.
— Везде, Михаил Юрьевич. Но «Ревизор» не всякий написать может,
это наше, российское.
— Я приехал поговорить о журнале, — перевел разговор Гоголь. Из
скромности, верно.
И я отсел поодаль, чтобы не мешать серьезному разговору.
— Вы плантатор, а что такое плантатор? — спросила
Загряжская.
— В сущности, тот же помещик, живущий с сельского хозяйства.
— И много ли у вас душ? — наивно спросила Александра
Николаевна.
— В Бразилии поместья не по душам оценивают, а по числу кофейных
деревьев. Одно дерево — один франк годового дохода.
— И много у вас деревьев? — не прекращала разведки Александра
Николаевна.
— Вполне достаточно, вполне достаточно, — уклонился от ответа
я.
На другой стороне стола разговор о журнале не задался. То ли
погода тому виной, то ли нездоровье Натальи Николаевны, а, может,
мое присутствие сбило с настроя, но Пушкин стал рассеян, и через
несколько минут, извинившись, ушёл, сказав, что должен проведать
жену, не скучает ли она.