От скорой
встречи с Алишой сердце томилось тревогой. Тебесконечные взлеты и
падения, что я переживал - то отчужденность, то снова
нежность – замучили, иссушили меня. Страсть к Опии и вдруг
неожиданно возникшее влечение к Оре – для меня они были ярче, чем
юношеская истома Фароата по Алише. Но мои яркие чувства, о
которых нельзя рассказывать людям, чувства, которыми нельзя
гордиться, оказались величайшим злом. В этом меня убедила моя
собственная жизнь и терзания Фароата. Он ведь переживал – а если
Алиша узнает?! Говорят, любимому можно простить
все.
«Неправда!»
- считал Фароат, - «Простить можно нелюбимому. Нелюбимому можно
простить и малодушие, и ложь, и измену. Нелюбимому все это простить
можно – все равно не люблю. Но любимому!..»
Эти мысли
юного скифа теперь уже для меня стали озарением, чем-то вроде –
божественного откровения, как порой Фароат сам осознавалмои
собственные рассуждения.
Запахло
кизячным дымом. Это высушенный навоз сжигала беднота – восьминогие.
Так их прозвали потому, что имели эти номады всего пару волов и
повозку. Именно на молодых парней из восьминогих я и рассчитываю.
Войско, конечно, из них мне не собрать, а сотню - возможно. Ловко
скакать и метко метать стрелы, с детства обучен каждый номад, а
Артаз – этот неугомонный старик точно натаскает молодежь сражаться
бок обок.
Нас,
наконец, заметили, и, собравшись за какие-то минуты в пеструю
толпу, юноши, женщины и дети, молча, бредут за нами, наполняя мое
сердце еще большей тревогой: скоро они узнают, что уже никогда не
вернутся их мужья и сыновья. До утра над стойбищем будет стоять
плачь и отчаянный вой, а с утра лица многих женщин будут разодраны
до крови. С распущенными волосами они будут бродить между кибиток и
шатров, по каждому, пусть даже незначительному поводу, вроде
встречи с товаркой, такой же овдовевшей – голосить…
У кибитки,
доставшаяся мне в наследство от вождя Агафирса стоит она: мать,
царица – ненаглядная Алиша. На ней красное платье-рубашка с
длинными рукавами, синий плащ, кокошник вышитый бисером, сапожки –
все новое и служанки рядом, откуда взялась эта роскошь? К добру
ли?
Она не побежала навстречу, как
когда-то босая и простоволосая бросалась ему на грудь, степенно
подошла и обняла. Я же уходил на задворки нашего общего сознания,
чтобы не мешать Фароату любить и быть любимым.