— Алия—эмпат? — только и смогла
выдавить я.
Кто такие эмпаты, смутно я
представляла: кажется, это люди, чувствующие чужие эмоции.
— Да, да, жить с таким даром, тяжело
в городе. Сколько эмоций людских давит на одного человека!
Некоторые не выдерживают и с ума сходят, — с сочувствием поясняла
она. — Некоторые в "Обитель" уходят: служить Единому. Их он слышит
лучше всего и говорят, часто отвечает им. Алию вот сестра забрала к
себе.
Я грустно потупила глаза: завтрак уже
не казался таким вкусным, когда поняла причину вечной
отстранённости девушки. И стало дико стыдно за ту ситуацию с
лягушкой, а тот выпад в сторону Рэйса понятен: если уж я
почувствовала от него защиту в то утро, то она и не могла поступить
по—другому, инстинктивно найдя сильнейшего как физически, так и
ментально.
Ещё отметила, что про «Единого»
услышала впервые, надо бы поискать информацию.
— Хам вот только нелюдимым стал
совсем: прятался всё где—то, но работу свою прилежно исполнял, —
продолжала вира Августа. — А как появилась ты, так и ожил. Вот
только исцелению ты не поддаёшься. То—то магистр всё бегал тогда и
фыркал, а Хам и вовсе от твоей кровати не отходил, когда тебя
привезли.
— Почему не поддаюсь? Они меня за два
дня на ноги поставили, — попыталась опровергнуть её
предположение.
—Так, два дня, это же какой срок, —
протянула она.
— Я поняла уже, что большой.
— Вот я об этом и говорю: особенная
ты, сказала бы, что чужачка.
— А что значит чужачка? — уцепилась
за нужное мне слово.
— Да жила у нас в деревне женщина
одна: появилась она не понять откуда, из леса вышла вся напуганная,
потрёпанная, будто бежала от кого—то. Волосы у неё, помню, цвета
странного были: вроде белые, а у корней чернели. Говорила чудно,
всё павлицию какую—то просила. Мы лишь плечами пожимали. Ближайший
город был далёко, везти её никто не решался, да и хворь тогда
странная ходила по деревне: почти все слегли, усыпанные сыпью с
язвами, да в жару бредили. Несколько человек даже померло тогда.
Детки, правда, не так тяжко болели, но и нам туго было. У меня вон
шрамы какие остались, до сих пор видны, — она указала на выемку
круглой формы на лбу и щеке. Так и остаются, после ветрянки, если
расчесать оспинку. — Так вот, чужачка это помыкалась, помыкалась,
от одного двора к другому походила с просьбой отвезти её до города.
И вдруг стала раздавать указания: никому ни с кем не пересекаться,
больным к здоровым не подходить, деток же, напротив, всех свела,
сказала, что им это неопасно, а напротив, полезно: дескать болеть
этой заразой больше не будут. Отвары какие—то всё делала, да к
язвам прикладывала. Здоровые, тем временем, как могли, хозяйство
остальных держали, но держались стороной ото всех. Не помню,
сколько мы так раздельно жили, но когда, наконец, добрался до нас
целитель, все уже здоровы были. Чужачка уехала тогда с целителем в
город. Больше мы её не видели, но благодарна я ей до сих пор: не
начни она тогда помогать, сколько бы ещё пришлось похоронить! А
главное, что врезалось мне тогда в память: поранилась она, накануне
приезда целителя, да так сильно, что крови было лужа целая.
Приезжий целитель взмок аж весь, пытаясь заживить рану, да не
получилось у него ничего: не поддавалась она исцелению. Совсем не
поддавалась, он только руками разводить и мог.