Еще несколько рабочих выступили в пользу пятилетки за два года.
Кое-кто поддерживал Никифорова, прочие считали, что вернее взять
побольше обязательств, чтоб лишить себя возможности не выполнить
их. Только Электриса Никаноровна, столовщица, сказала:
–Раз правительство решило за три года, так и надо. Нечего
выдумывать. Все сделаете за два, а потом что? Будете
бездельничать?
Все над ней, конечно, посмеялись: толстая нарпитовка не шибко
разбиралась в производстве и, хотя была хорошей коммунисткой, не
могла понять, что инициатива пролетария – важнейший элемент
народного хозяйства.
–Значит, голосуем? – предложил Спартак Маратыч.
Тут раскрылась дверь, и на пороге появился сборщик
Аверьянов.
–Ишь, не запылился! – фыркнул кто-то из рабочих.
–Сильно извиняюсь, – бросил сборщик, но в его так называемом
извинении сквозили нотки наглости.
Начальник хмуро посмотрел на Аверьянова, самодовольно усевшегося
нога на ногу в первом ряду:
–Ты совсем не уважаешь коллектива, Степан.
–Да? Это почему же?
Пролетарии зашушукались.
–Сам знаешь почему. Ты мне тут не паясничай! Смотрите-ка,
нашелся, независимый какой! – вспылил Маратыч. – Может, ты при
старом председателе себе так позволял на полчаса опаздывать! Но с
этим я покончу!
–Ты, гляжу, себя одного уже за весь коллектив почитаешь, –
бросил Аверьянов. – Не тебе меня манерам учить! Зарываешься,
Маратыч…
–Я-то зарываюсь!?.. Это, знаешь, ты, товарищ, зарываешься!
Считаешь, что другие дожидаться тебя будут?
–Я в цеху работал. Надо было дело кончить, прежде, чем сюда
идти. Работа-то важнее разговоров. Или ты так не считаешь?
«Что он мелет, этот Аверьянов? – думал про себя Краслен. – Чего
он добивается? Странный, подозрительный экземпляр. Я-то думал,
таких больше нет в наше время».
Аверьянов на завод пришел недавно. В коллектив он как-то сразу
не вписался. В этом человеке каждая черта была нелепой, нетипичной,
удивительной: и брови, черные как смоль, при светлых, почти белых
волосах, и безыдейное имя – Степан Аверьянов, и все его манеры,
поведение. Сборщик вечно был не в духе. В директивах руководства он
все время находил какую-нибудь мелочь, самую последнюю детальку,
которая ему не нравилась: ходил, ругал, ворчал, хотя, конечно, в
пользу буржуазного порядка не высказывался. Очень любил выделиться.
Если все шли есть, он шел работать, если все работали – бурчал, что
должен пообедать. Так же и сегодня: рассуждения о неком срочном
деле, не дающем вовремя явиться на собрание, были попросту нелепы.
Ведь собрание было плановым, проводилось после окончания всех смен
и являлось неотъемлемой частью важного процесса управления
предприятием.