– Шелаев, – подтвердила мои догадки Эдита Павловна, произнеся фамилию с тяжелым кипучим гневом.
– О нем пишут в газете? – осторожно спросила Нина Филипповна.
– А что пишут?! – выпалила Лера, переключив внимание с калорийного и запретного круассана на бабушку. Клим вызывал у нее живейший интерес, и она была готова аплодировать любому его поступку. В отличие от меня.
Эдита Павловна потратила полминуты на восстановление душевного равновесия. Ее глаза все еще сверкали молниями, но выражение лица стало прежним. Мне показалось, что в этот момент она бы легко пристрелила Клима Шелаева, написала какую-нибудь записку для полиции и небрежно бросила ее на бездыханное тело. Например: «Долго не ищите. Его убила я – Эдита Павловна Ланье».
– Оказывается, – подчеркнуто спокойно начала бабушка, – Клим Шелаев очень добрый человек, склонный к широким благотворительным жестам. – Она выдержала паузу и добавила: – Картину Теодора Тафта «Коричневый Париж» он подарил Ханты-Мансийской галерее.
Я сжала край стола и услышала громкое уханье собственного сердца, оно уже не повторяло фамилию Клима, оно выросло, стало тяжелым и теперь с трудом помещалось в груди.
– Что за «Париж»? – с любопытством поинтересовалась Лера, но на ее вопрос никто отвечать не собирался. Эдита Павловна не снизошла, а мы с Ниной Филипповной слишком хорошо понимали, насколько тема болезненная и что может за всем этим последовать.
– Ханты-Мансийской? – уточнила Нина Филипповна, точно сомневалась в возможности такого поступка Шелаева.
– Ты прекрасно слышала! – вновь теряя контроль над собой, прогремела Эдита Павловна и хлестнула жестким взглядом по мне. Но я к этому террористическому акту не имела никакого отношения и к тому же еще не успела до конца понять и проанализировать поступок врага дома Ланье.
«Ну, подарил и подарил, – добавляя словам легкости, «заговаривая больной зуб», мысленно протянула я. – Люди же иногда занимаются благотворительностью, а…»
– Анастасия! – Бабушка как-то слишком медленно опустила руки на стол. Газета прикрыла часть узора на скатерти и коснулась белоснежного блюдца.
– Да?
Эдита Павловна смотрела на меня долго и неотрывно, но, увы, не представлялось возможным прочитать ее бурлящие мысли. Я догадалась: она считает меня виноватой, но при этом не знает, в чем именно моя вина. Интуиция?