Я нашел «Мадам Бовари» Гюстава
Флобера. Мне было очень любопытно узнать, что в ней такого, что
мать проревела над ней весь день. На десятой странице я чуть не
заснул, положил книгу на место, взял «Трех мушкетеров» Александра
Дюма и ушел в нее с головой…
Мне снился странный сон. Что-то
неясное, иногда различимое, иногда смутное, словно подернутое
пеленой. Танки, взрывы, солдаты суетятся вокруг пушек. Все это
виделось словно в тумане. И скорее это даже было не действие, а
ощущение, что идет бой. Но в какой-то момент яркая вспышка
выхватила одно место, и меня словно бросило в окоп на опушке леса.
Я оказался среди солдат, и бой стал сразу реальностью.
На нас шли танки. Солдаты стреляли из
противотанкового ружья, потом били из пулемета по пехоте. И,
казалось, что бой длится вечно. Их осталось двое, и один был ранен
в голову. Пуля скользнула по волосам, содрала кожу, и кровь обильно
текла, заливая глаза. Перевязался только тогда, когда отступила в
очередной раз пехота. А до тех пор стрелял, вытирая глаза рукавом
грязной и потной гимнастерки. Уже молчали фланги, но они не могли
отступать, потому что отступать приказа не поступало. Сейчас опять
пойдут танки. Раненный вырвал из маленькой записной книжечки
листок, свернул его пополам, разорвал и стал писать химическим
карандашом, часто слюнявя его. Потом свернул клочок бумаги в
несколько раз, засунул в пустую гильзу и заткнул пулей, выбитой из
целого патрона, что-то беззвучно сказал товарищу, и тот вынул из
кармана документ и протянул его раненому. Теперь танки обходили их,
и бой шел уже где-то за лесом, а на них двигались во весь рост
черные фигуры, презирающие смерть и готовые смести, раздавить и
разметать эту последнюю непокорную точку усмиренного пространства,
все еще изрыгающую раскаленный свинец, и это был конец …
Танки, пушки, люди стали стремительно
уменьшаться, и я завис над всей этой панорамой, наблюдая, как
подергивается дымкой, растворяется и уплывает мой сон.
Дядя Павел пришел с фронта год назад,
и я впервые увидел его мужчиной, потому что на войну он ушел в
семнадцать лет, и ему тогда было всего на три с половиной года
больше, чем мне теперь...
Первой его узнала бабушка. Он стоял в
солдатской форме, с чемоданом в руке и с вещмешком за плечами,
нерешительно оглядывая двери и не зная, в какую войти.