- Как купить? - удивился дядя
Павел.
- Ну, как у нас в некоторых
среднеазиатских республиках было? Нужно заплатить калым, то есть,
фактически купить жену. Так вот, самые нищие живут с ослицами.
- Ну, ты наговоришь, Тимофеич. Как
это с ослицами жить можно? - Дядя Павел невольно покраснел, и глаза
его расширились от изумления.
Глаза отца улыбались, и непонятно
было, всерьез он говорил это или шутил.
- Чудно! - в который раз повторил
дядя Павел, покачав головой. - Чего только на свете не бывает!
- А в магазинах драли с нас
втридорога. С англичан одну цену просят, а с нас дерут. Дело в том,
что наше командование строго-настрого запретило торговаться.
Вскоре, правда, для нас советские магазины открыли.
Дядя Павел вдруг зашелся в кашле.
Кашель давил его, гнул к полу. Дядя Павел тер грудь ладонью, словно
раздирал её, и никак не мог остановить приступ. Он достал из
кармана галифе кисет с махоркой и, сложенную в несколько раз до
маленьких, папиросного размера, квадратиков, газету; дрожащими
руками, рассыпая табак от судорожных конвульсий тела, скрутил
цигарку и закурил. Кашель постепенно отпустил.
- Ты последний раз писал из
госпиталя, ранен был. Тяжело? - спросил отец, сочувствуя.
- Да, осколком в грудь в битве за
Правобережную Украину. Корсунь-Шевченковская операция, может,
слышал? Три осколка вынули, а один в лёгких остался. Своих догонял
уже, когда вышли к Висле, в Польшу вступили.
- Может курить не надо? - посоветовал
отец.
- Закурю, вроде легче становится,
проходит.
Отец встал и прошелся по комнате.
Пришла мать. Поставила водку на стол и пошла на кухню. Вскоре они с
бабушкой принесли чистые тарелки, вилки. Снова сели за стол. Отец
налил дяде Павлу, себе и матери.
- Погоди, Тимофеич, я совсем забыл,-
остановил дядя Павел отца, когда тот взял стакан с водкой.- Я же
всем гостинцы привез. Ну-ка, сестренка, где там мой чемодан? Неси
сюда.
Мать принесла чемодан. Дядя Павел
присел на корточки, расстегнул ремни, открыл замки, откинул крышку
и стал вытаскивать подарки. Бабушка получила пуховый платок. Она,
даже не разглядев его, прижала к груди и не могла вымолвить ни
слова, а глаза её сияли, хотя в них стояли слезы.
Матери дядя Павел подарил черное
бархатное платье, расшитое бисером, и черные замшевые туфли. Мать
расцвела маковым цветом. Она приложила платье к себе, оно доставало
до пола.