Быть может, это все лишь для того,
чтобы избежать жизни рядом с ней. Быть может, будущий Алик опять ее
отпустил и зарылся в толщу времени, чтобы не выбраться больше и не
видеться с той, которой болен. Что она делает?!
– Умоляю тебя, не спеши уходить, –
осторожным заклинанием встрял в хор этих призраков голос
алхимика.
Он с таким трепетом произнес мольбу,
словно в его ретортах созидался ребис2 и живое не родит живое, без
присутствия незримого духа, наполняющего плоть божественным
дыханием.
Эл слишком обнажила чувства и
поймала состояние самого Зульберга. В голове замелькали какие-то
элементы знаний из алхимии, видимо, внесенные Этьеном в каталог
загрузки базовой памяти.
Она повернулась на просьбу и
произнесла:
– Расскажите мне о нем.
Озадаченный просьбой Зульберг замер
на месте, его рука сделала жест в ее сторону и застыла.
Эл знала наверняка, если не задавать
теперь в этом состоянии наводящие вопросы, то алхимик начнет
говорить то, что в голову взбредет. Его накрыла легкая религиозная
эйфория. Он воспринимал ее как дух, явившийся ему ранним дождливым
вечером в облике девы с портрета. Надпись на латыни добавляла
событию мистики.
– Как давно вы знакомы?
Она прошлась неслышно и взяла в руки
небольшую доску с портретом.
– Я не могу этого точно сказать, но
определенно убежден, что время, с которым он работает, не проводит
по его лицу своим плащом, не уносит его годы. Я постарел за годы,
что мы знакомы, у меня выпадают волосы и болят кости по ночам, а
Доминик почти не изменился, его время не берет. Как ее. Впрочем,
даже твой портрет потемнел от времени.
Он провел рукой над лицом
девушки.
– Как давно он это написал?
– Я не знаю. Это единственное
изображение, которое мне однажды удалось спасти. У него их был
небольшой сундучок и в порыве некоего страстного помутнения
рассудка, он решил все сжечь. Я выпросил себе эту доску, потому что
она мне невероятно нравилась. Он утверждал, что ты не существуешь,
ты лишь бесплотный образ, что преследует его. Он тогда в порыве
страстного желания снова увидеть тебя, молил о смерти небеса, а
когда они не ответили, запалил костер на заднем дворе. Он привез
это с собой, кажется, из Дании. Я почти что силой ее отобрал.
– Как вы познакомились? Когда?
– О, мы знали друг друга до того,
как он перебрался в Брюгге. Когда же это было? Когда... Давно, я
точно не считал, уже лет двадцать назад. Мы как-то плыли на одном
корабле, и я увидел, как он делает наброски. Моряков, море. Он
потом показал мне некоторые свои записи. Мой друг – вечный
скиталец, кажется, он повидал весь мир. Я полагал, что познакомился
с художником, что он пишет алтари или исполняет портреты, быть
может, расписывает дома. Я ошибался. Он скорее практического ума
человек, его более влечет архитектура, чем живопись, а уж как он
умеет обрабатывать металл и вовсе – чудо. Мы запросто подружились.
А потом вместе подались на войну. Он словно шутил, когда заметил,
что ему нужно поддерживать навыки и приобретать новые. Мы вместе
воевали в Брабани, я был ранен и попал в госпиталь. Когда убили
нашего хирурга, Доминик его заменил. Мы занимались врачеванием,
лечили раненых. Доминик смыслит в медицине, знает травы и умеет
зашивать раны. Он и меня обучил. Потом он задумался о том, чтобы
осесть где-нибудь и заняться механикой, точными науками,
механизмами. Для этого нужно остановится. Я предложил ему Брюгге, у
меня тут были родственники и ждало небольшое наследство. Так мы
перекупили эти дома, разделили дело. Мы неплохие компаньоны.