Но лицо яростной женщины тоже
просуществовало недолго. Не прошло и минуты, как оно начало будто
растягиваться, как надуваемый воздушный шарик. А черты его
сделались резче, грубее – но в то же самое время добрее и
простодушнее. Теперь на Николая и Мишу глядел крестьянский детина
лет двадцати пяти: с круглым лицом, чувственными, слегка
оттопыренными алыми губами, над которыми темнели усы, и с глазами
ярко-голубого цвета. Его взгляд выражал одну эмоцию: горе. Причем
горе это казалось столь неизбывным, беспредельным, что пугало чуть
ли не сильнее, чем давешняя ярость кареглазой красавицы.
Лицо это недолго оставалось молодым:
через пару секунд оно начало худеть, бледнеть, под глазами возникли
тени, а на щеках и на подбородке проступила густая седоватая
щетина. А потом постаревшее лицо и вовсе пропало – его будто снесло
потоком воздуха. И на смену ему пришла череда быстрых, почти
неуловимых для глаза трансформаций. Николай Скрябин едва успевал
различить мужские или женские черты на новом лике, как они уже
сменялись новыми.
Зато два последних лица он разглядел
великолепно. Одно принадлежало Святославу Сергеевичу Данилову. А
второе – ему самому. И черты его лица отображали такое негодование,
такую сардоническую язвительность, что почти казались чертами
старика. Николай даже расстроился при виде этого. Но тут лицо
Назарьева внезапно расправилось и обрело свой изначальный,
натуральный вид.
Андрей Валерьянович выпустил
выцветший красный мячик из рук – положил на стол. И часто, мелко
задышал.
4
– Это и было мое заключение,
– сказал Назарьев. – То, что вы увидели. Так уж работает мой дар.
Это приходит и уходит помимо моей воли. Управлять своим
даром я не умею, к сожалению.
– Невероятно! – воскликнул Миша. – Вы
показали нам всех, кто когда-либо держал эту вещь в руках.
Но Николай восторга своего друга не
разделял. Увиденное впечатляло, вне всяких сомнений. Но очень мало
давало им в плане текущего расследования. Да еще и, к тому же,
никак не характеризовало личность самого психометрика –
Андрея Назарьева.
– И вы ничего не можете прибавить от
себя? – спросил Скрябин. – Дать какой-то комментарий?
– Да если бы я это мог – меня,
наверное, приглашали бы для расследования самых громких
преступлений в СССР! Увы: я даже не знаю, что вы видели,
пока я держал эту вещь.