3
– Так что она всё-таки выбрела на
тракт, – закончил свой рассказ Артемий. – Верно, увидела меня и
стала пробираться ко мне по снегу. Может статься, глядела мне в
спину и звала меня, когда я уезжал. А вы, ваше превосходительство,
не хотите предать меня суду!
В голосе его не было ни обиды, ни
досады – только беспредельное разочарование.
Платон Александрович с силой потер
виски, которые ломило у него всё беспощаднее. Его голову как будто
сдавливали между печной заслонкой и раскаленной стенкой печи. А за
окном по-прежнему мелькала какая-то белая тень – то ли огромная
птица, то ли оптическая иллюзия, порожденная бураном, этакая
снежная Фата-Моргана. Белесый контур то припадал к заиндевевшей
поверхности стекла, то чуть отдалялся, но не исчезал вовсе. И это
продолжалось уже третий вечер кряду. Господин Хомяков даже выскочил
один раз во двор – так ему загорелось разглядеть: что же это он
видит? Однако кабинет его располагался на третьем этаже
присутственного здания. И снизу из-за метели он так ничего узреть и
не сумел. Только ноги застудил.
И теперь Платон Александрович в
сердцах подумал: «Да пропади он пропадом – этот мираж!» Он отступил
от окна на два шага, а потом медленно, чтобы не вызвать новый
приступ обжигающей боли в голове, подошел к своему креслу и
опустился в него.
– Вы сочли, что Ганна оказалась одна
в поле во время бурана, потому что заблудилась, когда шла на
свидание с вами? – спросил он и, не дожидаясь ответа Артемия,
продолжил: – Ну, так вы, милейший, ошиблись. Вы не задавались
вопросом: как ваша невеста преодолела по снегу десять
верст, отделявших её от дома? На ней ведь даже лыж не было. – И
Платон Александрович приподнял с толстой стопки бумаг на столе
пресс-папье в виде Медного всадника, вытянул из-под него один
листок и протянул его Артемию: – Вот! Вы ведь знаете грамоту?
Читайте! Это – показания её отца, Болеслава Василевского. Он ещё
третьего дня у меня побывал. Жаль только, что это – слабое
доказательство... Я должен был бы привлечь к суду того – другого,
однако он заявил мне, что ваша невеста сама убежала в поле. И
доказать обратное я не могу.
16 июля 1939 года.
Воскресное утро
Москва
1
Николай Скрябин, следователь проекта
«Ярополк», множество раз слышал присказку о том, что нужно быть
осторожнее со своими желаниями. Но – осторожничать Николай не умел.
Ни в чем. И он всегда мечтал не просто о крупном деле. Крупных дел
он успел уже расследовать немало – а иначе не стал бы в свои
двадцать два года старшим лейтенантом госбезопасности. Ведь в
системе ГУГБ НКВД мало кто дослуживался до этого специального
звания и к тридцати годам. Нет, Скрябин мечтал заполучить
уникальное дело – небывалое даже для «Ярополка». Такое,
расследование которого раз и навсегда положило бы конец шепоткам у
него, Николая, за спиной – когда его исподтишка именовали выскочкой
и фанфароном. И утверждали, между прочим, что вся его карьера в
сверхсекретном проекте НКВД зиждется единственно на его особых
способностях, которые Николай Скрябин уж точно не мог поставить
себе в заслугу, поскольку получил их от рождения.