– Ну, что ты, что ты… – Артемий
потрепал его по холке. – Притомился? Так ведь домой уже едем. Там,
на конюшне…
Но он не договорил: понял, куда
смотрит, скосив глаза, его жеребец.
Прямо на дороге, шагах в пяти от
него, намело длинный продолговатый сугроб – там, где меньше часу
тому назад его не было в помине. Артемий не первый год возил почту
по тракту «Санкт-Петербург – Варшава» и сразу смекнул, что
этот сугроб означает. Но, вместо того чтобы немедля соскочить с
чалого и поспешить к (трупу) сугробу, он еще несколько
долгих мгновений всматривался в снежный холмик – прямо на глазах
прираставший новыми наслоениями. И только потом спрыгнул наземь,
бегом преодолел те пять шагов, что отделяли его от сугроба, рухнул
на колени и стал руками разгребать снег.
Но осознанно он еще ни о чем
не догадывался. Ведь его Ганна не выходила зимой из дому без шубки
и шапочки из беличьего меха. А на замерзшей девице, лежавшей лицом
вниз, были только фланелевая юбка да бархатный салопчик. И Артемий
лишь тогда прозрел истину, когда увидел её растрепавшиеся,
рассыпавшиеся по плечам темно-каштановые кудри.
Забыв дышать, он перевернул её на
спину. А потом сдернул рукавицу с правой руки – не мог же он
коснуться её лица рукой в рукавице! И счистил снежный налет сначала
с её подбородка, потом – с обеих щек, и, наконец – с закрытых глаз
с полупрозрачными веками. Под снегом лежала она – прекрасная, как
мраморный ангел.
На один миг – на счастливый миг! –
Артемий уверовал в то, что это не Ганна, его невеста, лежит перед
ним теперь в виде окостеневшего трупа. Это он сам упал с
лошади, когда скакал по тракту «Санкт-Петербург – Варшава». И
замерзает сейчас в сугробе: с разбитой головой, с переломанными
ногами. А в предсмертном бреду ему видятся всякие ужасы.
– Хоть бы перед смертью еще разок в
глаза её взглянуть! – прошептал он – подразумевая свою
смерть, не её.
И целую минуту после этого он пытался
разлепить Ганнины смерзшиеся от слез веки, чтобы исполнить
желаемое. А когда ему это не удалось, он для чего-то принялся
отогревать своим дыханием её руки. На них даже не было
перчаток.
Вот тут-то он и заметил, что в
посиневшей от холода правой руке девушка и по смерти продолжает
что-то стискивать. Артемий стал её пальцы разжимать – сам не
понимая, что делает. И не остановился, даже когда услышал
отчетливый хруст: один из мраморных пальцев его ангела переломился
в суставе. А когда замерзшая Ганнина рука всё-таки разжалась, на
снег выпала поистрепавшаяся детская игрушка: маленький тряпичный
мячик на веревочке – ярко-красный, словно спелое яблоко.