что лежит у сторожа на столе. Но в то же самое
время – он точно знал, что это такое. Если бы Самсона спросили,
откуда он это знает, он был бы озадачен точно так же, как при
ответе на вопросы Николая Скрябина. Однако каким-то образом глаза
Самсона словно бы пробегали по строчкам старого письма одновременно
с глазами Валерьяна Ильича.
Давыденко выхватил из кармана рубашки
блокнот и карандаш, переданные ему Скрябиным, и начал писать –
быстро, четко, совершенно не глядя на лист бумаги. Он был новичком
проекта «Ярополк» и не имел представления о том, что такое
спиритическое автоматическое письмо. Однако именно так он
писал теперь – сам о том не ведая.
Многоуважаемая Стефания
Болеславовна! – заносил он в свой блокнот. – Пишу Вам
немедленно после моей встречи с тем человеком, как и обещал.
Встреча наша всё-таки состоялась – в его рязанском имении, хоть он,
видит Бог, сделал всё возможное, чтобы от неё уклониться. Лишь
когда он понял, что я готов разбить палатку перед его въездными
воротами и жить в ней, покуда с ним не увижусь, он соблаговолил
меня принять.
«Ничего для Вас утешительного я
сказать не могу, – заявил он, едва я вошел. – И лучше бы Вам
вернуться в Минскую губернию как можно скорее». Я же отвечал ему,
что прочел его статью во французском «Спиритическом журнале» за
1850 год. Так что, если и есть человек во всей Империи, который
способен мне помочь, то это именно он.
«Суть нашего дела Вы знаете, –
сказал я ему. – И, отказывая нам в помощи, Вы сами рискуете стать
соучастником призрака-убийцы. Я наблюдал его явление столько раз,
что устал терзаться ужасом – оставил должность в Минской губернии и
живу теперь почти безвылазно в родительском имении под Москвой». Я
мог бы прибавить к этому и Вашу, любезная Стефания Болеславовна,
историю – о том, как Вам и Вашему батюшке пришлось переехать в
Киев после продажи помещиком Гарчинским его усадьбы. Мог бы и
упомянуть, что даже там вы оба не ощущаете себя в безопасности.
Однако я не был уверен, что вправе разглашать подробности Вашей
частной жизни.
Господин же Назарьев минуту или
две обдумывал мои слова, а потом сказал: «Что же, коли Вам угодно
испытать свою душу на прочность – я более Вам в этом препятствовать
не стану. Но вначале советую попробовать вот это». И он передал мне
в руки маленький картонный веер, как будто изготовленный ребенком
для детского карнавала. Но был при этом серьезен. А на веере я
заметил начертанные тушью символы, мне не известные. «Этой
вещью,