Но Скрябин уже не слушал его. Круг
подозреваемых сужаться решительно не желал. В районе улицы
Кропоткина – возле станции метрополитена «Дворец Советов» – из
участников следственной группы, ездившей в Белоруссию, не проживал
никто.
19 июля 1939 года. Вечер
среды
1
Валерьян Ильич Назарьев, по
рождению – дворянин, сын помещика Рязанской губернии, взял себе
фамилию матери. И во всех документах значился теперь
Шевцовым. Ведь правда о родстве с ним могла серьезно
навредить его сыну, состоявшему на службе в НКВД СССР. А его сын
Андрюша и без того нес на себе несмываемое клеймо – из-за Высших
богословских курсов, куда его угораздило поступить. Так что из
предосторожности Валерьян Ильич даже не проживал с сыном под одной
крышей: снимал комнату в одном из переулков близ бывшей
Пречистенки. Но чаще использовал служебную квартиру при
театре: каморку с крохотной кухонькой.
А сейчас, когда лето перевалило
за середину, и все стремились уехать из Москвы куда-нибудь на
природу, в прохладу и тишину, он фактически превратился в
круглосуточного театрального сторожа. Хоть это и шло вразрез со
всеми правилами. Но Валерьяна Ильича такое положение дел абсолютно
устраивало. У него были свои резоны для того, чтобы проводить время
в театре в полном одиночестве. Ну, или почти в полном. К
сожалению.
При воспоминании о происшествии
с Танечкой Рябининой у Валерьяна Ильича разом заныли все зубы – как
если бы он отхлебнул огромный глоток ледяной колодезной воды. А
ведь он сделал всё, чтобы не допустить такого! Отчасти и в этот
театр он устроился именно для того, чтобы защитить правнучку
Артемия Соловцова. И вот – поди ж ты: все его усилия пошли прахом!
Либо он неправильно истолковал открытие своего отца, Ильи
Степановича Назарьева, либо – неправильно что-то
воплотил.
Между тем за окнами театра уже
сгустились сумерки. Так что Валерьян Ильич включил настольную лампу
на своем вахтерском столике, прежде чем вытащил из-за пазухи
драгоценный конверт с несколькими листками бумаги: часть переписки
Стефании Болеславовны Василевской и Платона Александровича
Хомякова. Эти листки он бережно разложил перед собой на столе, а
затем стал вчитываться в выцветшие чернильные строчки.
2
Самсон Давыденко видел: сторож
принялся что-то читать. Сам он сидел за балюстрадой на верхнем
пролете лестницы, ведшей к черному ходу. И со своего места не мог
видеть,