«Ехать на коне побеждённого, ласкать его женщин, гнать его
самого плетью...» - радость победы. Обязалово.
«Чему быть - того не миновать». Лишь бы не слишком часто, долго,
больно… Потолкался и отвалился. До следующего, возможно не скорого,
раза. Двадцать лет она терпела своего… законного. По закону
христианскому. Теперь и этого, даст бог, перетерпит. Тоже законного
- «по праву победителя».
Но «Зверь Лютый» и в рутинный процесс «восторжествования
осеменением» внёс своих «новизней»: построил мебельную пирамиду,
затащил бедняжку на самый верх и заставил кричать в окошко
подсказываемые слова, перемежая их стонами страсти и воплями
восторга.
Более всего тогдашние наши экзерцисы напоминали смесь секса
гимнастов на брусьях с порнографией акробатов на канате.
«Смертельный номер! Секс под куполом цирка! Без страховки,
батута и репетиций!».
Барабанная дробь, «урежьте туш, пожалуйста». «Не то с небес, не
то поближе раздались страстные слова...».
В результате я стёр плешью и плечами всю пыль с потолка. Включая
сажу и копоть. «Негра заказывали?», итить их, пылесосить!
«Говорит и показывает».
Она никому, кроме хозяина своего, ничего не показала. Но
наговорила, даже - накричала, достаточно: собравшаяся во дворе
митрополичьей усадьбы, где и происходило это действо, толпа
однозначно всё поняла:
- А Государыня-то у нас того... курва-изменщица.
На другой день об этой новости в голос кричали на всех семи
киевских торгах. Поливая грязью неверную княгиню, изменившую
Государю за ради похотливости бабской. И прикидывая возможность
повторить этот манёвр. Не в части курвизма, а в части изменизма: не
лезть на стены, не подставлять головы под суздальские мечи.
Не знаю, что сильнее снизило боеспособность киевлян: мёртвое
тело Жиздора, проданное мною им перед штурмом, или красочно
пересказанные свидетельства «нечестности» Государыни.
Доброе имя, создаваемое десятилетиями «правильной» супружеской
жизни, покорностью, исполнением заветов христианских, терпением
выходок и равнодушия мужа, было уничтожено.
«Все прошло, все умчалося
в невозвратную даль,
Ничего не осталося,
лишь тоска да печаль».
Она, верно, утопилась бы или повесилась. С тоски-печали. Но
случилось иное. Тем более, что ни «гимназисток румяных, от мороза
чуть пьяных», ни «трепета длинных ресниц» в «усталой позе» в её
погибшем у Вишенок прошлом - не было.