— Так точно, ваше благородие!
Разрешите идти?
Капитан хмуро махнул рукой, почти
физически ощущая ледяной панцирь, которым, точно бронёй, покрылся собеседник.
— Ступайте. И не забудьте, что должны
вернуться не позднее десяти пополудни.
***
Краткосрочное хозяйственное
увольнение, помянутое капитаном, было прозаическим посещением бани. Мыльня, что
досталась кадетскому корпусу от первого хозяина здания, светлейшего князя
Меншикова, в прошлом месяце сгорела дотла. Вместе с ней выгорели все
расположенные поблизости хозяйственные постройки, включая одну из конюшен. А
виновник пожара, вечно пьяный истопник Гаврила, погиб в огне.
Теперь, чтобы помыться, приходилось
переправляться с Васильевского острова, где располагался корпус, в Литейную
часть возле полковой слободы. Младшие курсы отправлялись в увольнение под
надзором дежурного унтер-офицера, старшие — самостоятельно, группами по
пять-семь человек.
Предприятие сие было весьма
авантюрным, поскольку здесь квартировал Преображенский Ея Императорского
Величества лейб-гвардии полк. Отношения между гвардейцами и кадетами отчего-то
не сложились с самого начала и со временем переросли в настоящую войну.
Впрочем, день четырнадцатого февраля
выдался ветреным и хмурым. С неба сыпал не то дождь, не то снег, от Невы тянуло
мозглым холодом, и праздношатающихся на улицах обнаружилось немного.
В бане было малолюдно, женщин не
оказалось вовсе, чему Алексей искренне порадовался[1].
Игнатий Чихачов, влияния которого так
опасался капитан фон Поленс, тут же устроил весёлую потасовку и фехтование на
вениках. С дисциплиной у Игнатия всегда было туго. С самого поступления в
Рыцарскую Академию, как романтически именовал своё детище её начальник —
фельдмаршал Миних, Игнатий балансировал на грани отчисления. Какой
эквилибристический талант позволял ему седьмой год удерживаться на этой меже,
Алексей не знал.
Вместо форменного кадетского мундира,
зелёного с красными отворотами, Игнатий щеголял обычно в чёрном штрафном
кафтане. Впрочем, кафтан этот, в который облачали самых отпетых озорников,
призванный играть роль позорного столба, Игнатий носил гордо. И даже
похвалялся, уверяя, что почитает его своего рода наградой, сродни ордену, в
знак признания заслуг.
Первые годы, пока был мал для
серьёзного наказания, половину трапез он проводил за штрафным столом, крытым
рогожей, на воде и сухих корках. Став старше, познакомился со всеми без
исключения средствами вразумления непослушных отроков: и под арестом сиживал, и
под ружьём стоял, и на хлебе с водой пробавлялся, и экзекуции его стороной не
обошли. Фухтелями[2] бит
бывал не однажды. А уж в домовые отпуска для встречи с семьёй не ходил,
кажется, ни разу.