Услышав про «лабораториум», Данила
схватился за голову.
– Да как вам этакое в голову влезло!
Вас же теперь колдуном почитать станут, да и меня заодно…
– И прекрасно! Пусть считают. Будут
держаться от нас подальше, – отмахнулся Филипп.
Через два часа гошпиталь был готов
для принятия нового пациента: заколоченные двери открыты, внутри всё выметено,
дымоход прочищен, печь протоплена.
Поздно ночью Данила с Филиппом,
вздрагивая и оглядываясь от каждого шороха, отвели Ладыженского во флигель. Тот
с трудом держался на ногах и, едва его уложили в постель, заснул тяжёлым сном,
больше похожим на забытье.
Однако, когда рано утром Филипп
засобирался в столицу, Данила вновь встал на дыбы.
– Не дело вы затеяли, княжич, – хмуро
твердил он. – Вы этого молодчика и не знаете вовсе. А ежели он зловредец какой,
и не с дурна ума его ищут? Сказать-то, я чай, что угодно можно – с брехни акциз
не берут… Ну, а коли сыщут в вашем дому? Тогда что? Одумайтесь, Филипп Андреич,
ведь и себе, и батюшке жизнь попортите!
Доводы милосердия, приводимые
Филиппом, не произвели на дядьку никакого впечатления. До Ладыженского ему не
было дела.
Кончилось тем, что Филипп приказал
слуге подчиняться в весьма резкой форме, чего не делал ни разу в жизни. Садясь
на коня, он старался не смотреть в тоскливые Данилины глаза и предпочёл не
заметить, как тот украдкой перекрестил его.
Воспоминание тут же испортило
настроение. Филипп подошёл к окну, приподнял тяжёлую бархатную портьеру. По
улице вереницей двигались экипажи и верховые, прогуливались нарядно одетые
господа. И он вновь подивился, какое оживлённое движение в Петербурге.
В дверь постучали.
— Входите, — пригласил Филипп.
В комнату заглянула Мария Платоновна.
Он приехал поздно ночью и ещё не встречался с ней.
— Доброе утро, Филипп! Как вас
устроили?
— Спасибо, всё замечательно.
Она придирчиво осмотрела богато и со
вкусом убранную комнату, потом перевела взгляд на Филиппа.
— Андрей Львович велел передать вам,
что завтра вечером мы едем слушать оперу, а на среду назначена охота.
Филипп молча склонил голову, давая
понять, что новость принята к сведению, но мачеха не уходила.
— Вы позволите? — Она подошла к
шифоньеру с резными дубовыми дверцами.
Филипп не понял, что именно должен ей
позволить, а княгиня, видимо, приняла его молчание за согласие. Открыв шкаф,
переворошила стопки камзолов и сорочек.