— Нет! — Голос внезапно осип. — Я
слукавил перед вами. Соня носит моего ребёнка. Пожалуйста, продайте её мне! Я
заплачу любые деньги…
— Вот как… — протянула Тормасова.
— Да. Я прошу вас! Умоляю! Отдайте
мне Соню.
— И что же потом? — Графиня смотрела
странным задумчивым взглядом. — Она родит ребёнка, станет жить у вас на
положении метрессы[3], виц-госпожи[4]. Потом
вы женитесь и каково ей будет вместе с вами и вашей избранницей? Вы о том
подумали? Вы сломаете ей жизнь… Вернее, уже сломали.
— Я дам ей вольную и женюсь на ней!
Я люблю её! — крикнул он.
Графиня рассмеялась сухо и
неприятно, будто закаркала:
— Вы бредите, милый мальчик! После
этакой эскапады вас на порог не пустят ни в одном приличном доме. Батюшка ваш,
— губы Евдокии Фёдоровны скривились в жёсткой, неприятной улыбке, — скончается
от удара. А сами вы через месяц пожалеете о своём ребячестве.
Она отвернулась к окну и чуть слышно
заговорила, словно бы сама с собой, не слушая его — Владимир ещё пытался
убеждать и умолять:
— Сколько же лет я мечтала об этом и
как могла бы поквитаться… А он даже не узнает, что я избавила его от гибели и
позора… Какая насмешка фатума[5]!
Графиня повернулась к Владимиру и,
глядя в глаза, ровно произнесла:
— Я не продам вам Соню. — Она
говорила очень твёрдо, и сразу стало понятно, что уговаривать и умолять
бесполезно. — В память о единственном близком человеке я не могу позволить вам
погубить себя.
И, оставив его оцепенело стоять
посреди кабинета, Евдокия Фёдоровна вышла из комнаты.
_______________________________________
[3] Метресса — содержанка, любовница.
[4] Виц-госпожа – любовница из крепостных
служанок.
[5]судьбы
***
Владимир был раздавлен. Кое-как
добрался до Ожогина, рухнул на диван в кабинете и провалялся там до заката. Он
не представлял, как будет говорить Соне, что не в состоянии выполнить своё
обещание.
В усадьбу Тормасовых приехал уже
поздним вечером. Подождав с четверть часа — идти в дом не хотелось, — но так и
не дождавшись, слез-таки с коня, привязал его возле заднего крыльца и вошёл в дом.
На кухне возилась Манефа — ставила
тесто для утренних пирогов, пахло жареным луком. Сони видно не было.
— Здравствуй, Манефа, — проговорил
он, и баба, испуганно охнув, обернулась на голос. — Где Соня?
Кухарка вдруг опустилась на лавку,
поставив квашню с опарой, что держала в руках, прямо на пол.